Любовный напиток

Мерло Биба

Как-нибудь расскажу ему эту историю, ему должно понравиться, хоть он и мужчина.

Теперь я жду Ангелоса, в руках сверток в белой упаковочной бумаге. Без подписи. Сейчас конец февраля, но сегодня тепло. Чудесный солнечный день, да и сама я будто сияю. Я делаю «себе» роскошный подарок. Я знаю, сколько стоит этот пиджак. Он очень дорогой, но я могу себе это позволить. Оно того стоит. А вот и Ангелос. Он приближается большими шагами, гордый, уверенный в себе, и в то же время такой естественный. Красивый настолько, что дух захватывает, а живот сжимает спазмом. Он обнимает меня так, что бросает в дрожь. Снимает солнечные очки… Может, это было виски? Или пиво с двойным

солодом? Или шампанское «Крюг» особенно удачного года? Хотя какая разница? Что-то точно было, а теперь… Осталось что-то теплое, разбавленное и гадкое.

— У меня для тебя подарок. — (Я так волнуюсь.)

— С чего это?

— Просто захотелось тебе что-нибудь подарить. Если тебе это неприятно, могу не отдавать. Если тебя это смущает или ты чувствуешь себя обязанным…

— Да нет, с чего вдруг! — (А ты на что надеялась? Размечталась!)

Мы сидим в моей малолитражке. Ангелос разворачивает сверток. Я тоже впервые вижу пиджак вблизи, так, что его потрогать можно. Настоящий шедевр. Ангелос вертит его в своих больших руках. Ему очень нравится, я это вижу, даже если он говорит только «спасибо». Мы оба знаем, что он может придраться к любой мелочи, но пиджак — само совершенство. Я на седьмом небе от счастья!

Боже, он смотрит на меня! Выдержанный коньяк, кажется, я даже чувствую аромат… Нет. Всего лишь капля, затерявшаяся в стакане воды.

Я ошиблась.

— Единственное, о чем я тебя прошу: не говори никому, что это я его тебе подарила! — (Не хочу никому ничего объяснять и тем более не хочу, чтобы одна из его многочисленных любовниц подумала, что это благодарность за чудесную ночь/отпуск/роман, которых никогда не было. Этого я не вынесу!)

— Но…

— Придумай что угодно, только поклянись мне, что никому не скажешь.

— Обещаю.

— Ладно, дай хоть посмотреть, как он на тебе сидит.

— О'кей, заедем ко мне в гостиницу, а потом поужинаем вместе, хорошо?

— Отлично. — (Никогда еще предложение и соответствующий ответ не звучали так сухо. Кажется, я прямо-таки чувствую запах хлороформа.)

Мы приехали, поднимаемся наверх.

— Примерь его, а я пока в туалет схожу. — (Вечно мне надо в туалет в самый неподходящий момент.)

Когда я выхожу, он уже в пиджаке. Смотрится в зеркало. Я смотрю на него со спины. По-моему, пиджак ему немного жмет, видимо, набрал пару килограммов, а может, рубашка слишком толстая. Я-то думала, он будет его носить на голое тело.

Из ресторана звоню Терезе, той самой подруге, чтобы поблагодарить ее за пиджак:

— Ему очень идет, просто божественно, — (говорю, сидя напротив Ангелоса, так, чтобы он слышал каждое слово). — А размер как угадали, будто на него шили! Пиджак великолепный, и сам он потрясающий, самый настоящий принц! — (Он слегка кривит губы, как будто не согласен, но на самом деле в восторге.) — Ладно, давай, потом созвонимся.

Я уверена, каждый раз, когда он будет его надевать, все женщины будут думать то же самое: «Настоящий принц!» Он распустит хвост, будет наслаждаться комплиментами и держать язык за зубами. Он мне обещал.

И только я знаю, что облачение принца ему подарили именно в тот момент, когда он превратился в лягушку.

Ангелос

Сама его цена завораживает. Она не всегда соответствует качеству и ничего не гарантирует, но обладает собственной привлекательностью, а значит, ее можно принять во внимание. Такое дорогое вино покупают в

тех случаях, когда хочется во что бы то ни стало удовлетворить свою прихоть, даже если цена слишком высока. Но тот, кто способен заплатить огромную сумму, не задумываясь о том, можно ли то же самое купить дешевле или обойтись чем-нибудь менее эксклюзивным, делает себе бесценный подарок: позволяет почувствовать опьянение собственного величия, новое, безумно дорогое, неповторимое.

Желательно употреблять в сочетании с чудовищно дорогим вином «Сори Тильдин» (Гайя).

Март

«Если он придет один, я ему дам, если нет — тем хуже».

Я сижу на диване, ем крекеры и красную рыбу, до конца не вынув ее из грязной пластиковой упаковки. На тумбочке стоит банка пива. Если бы в этот момент он увидел меня, подумал бы, что я некрасивая, а может, и нет, может, он просто рассмеялся бы. Хотя мы недавно познакомились, я знаю, что он умеет меня удивить, высказав вслух то, о чем я думаю, но о чем никогда не осмелилась бы заговорить сама, потому что вечно хочу всем нравиться. Всем без разбора. У меня складки на животе!!! Как у Скарлетт Йоханссон в «Трудностях перевода». Только она симпатичная, привлекательная, и животик ее не портит. Если я НЕМЕДЛЕННО прекращу есть, завтра за обедом буду выглядеть лучше. Я убираю остатки рыбы и крошки, беру тетрадь, ручку, итальянско-английский словарь и начинаю писать. Нам с Гектором приходится общаться по-английски, потому что ни один из нас не знает родного языка другого. Это оказалось настоящей проблемой, когда мы исчерпали тему погоды и я заговорила о чувствах.

Наверно, было бы проще вообще отказаться от слов и вспомнить, что у нас есть руки. Но моя вечная проклятая застенчивость мне не позволяла, к тому же очередного отказа я бы просто не пережила.

Моя самооценка и без того невысока…

Как жук, зажужжал сотовый.

— Нина!

— Привет, Марго, как дела? Все хорошо?

— Неплохо…

— Как твой черноглазый испанец?

— Я решила ему признаться, хоть посмотрю, как он отреагирует. Если я его не интересую, и думать о нем забуду. По крайней мере, постараюсь.

— Наконец-то! Молодец! Нет, правда, какого хрена ты ждала? Ты прямо как героини женских романов позапрошлого века, такая же дура. А знаешь, что самое страшное? То, что ты их не читала и теперь ничего не знаешь о жизни. Тебе подавай что поумнее: Камю, де Бовуар, Музиль!!! А ведь единственное лекарство — это Барбара Картленд. Ее надо читать лет в двенадцать-тринадцать для профилактики. Забить себе голову глупой романтикой и всякой фигней, попытаться применить все это на практике, понять, наконец, что в жизни все со-о-о-овсем по-другому, зализать раны и только тогда отправляться в летний лагерь, уже вооруженной знаниями. Потому что…

— Знаешь, чего я боюсь? Жить в подвешенном состоянии, постоянно ждать и чувствовать, что схожу с ума. Прожигать настоящее в ожидании будущего, хотя оно, когда наступит, станет всего лишь еще одним настоящим, бороться с которым я не умею.

— Боже!!! Я хоть когда-нибудь услышу от тебя что-нибудь не такое заумное? Типа: «Я накрасила ногти на ногах красным лаком, завтра пойду в золотистых босоножках, плевать, что еще март»? Ты и правда дура. Поговори с ним!!!!!

— Не-е-е-ет! Ты с ума сошла? Поговорить? С моим-то английским? Ни за что! Я ему напишу, завтра после обеда отдам письмо, и будь что будет.