Любовный узел, или Испытание верностью

Чедвик Элизабет

Кэтрин ненавидела себя за то, насколько слабо звучат ее оправдания.

– Хотя могла разглядеть это, только лежа на спине, – завершил обвинитель.

Молодая женщина охнула и съежилась, словно ее ударили.

– Я понимаю, как тебе больно, – заговорила она, невзирая на дрожь. – Но ведь я тоже страдаю. Прежде чем выносить приговор, подумай, что бы ты сделал, если бы твоя Эмма неожиданно вошла в комнату и сказала, что ее смерть была ошибкой, что ты снова можешь заключить ее в объятия. Кого бы ты выбрал, мудрый Соломон? Жену или ту, которая лишь обещала стать ею?

Голос

Кэтрин поднялся и оборвался на самой высокой ноте. Оливер уставился на нее, затем плечи его поникли, и он молча покачал головой.

Сердце Кэтрин чуть не разорвалось при виде этого признания поражения.

– Пока Луи жив, я его жена, но это не значит, что я люблю тебя меньше.

Она сделала шаг по направлению к рыцарю, с мольбой протянув руки. На мгновение ей показалось, что сейчас он оттолкнет ее или просто повернется и уйдет. Обе эти мысли промелькнули по его лицу, но тут же исчезли: осталось только чистое страдание. Оливер пересек последние три ярда, которые их еще разделяли, и обнял ее.

Кэтрин зарыдала, прижавшись к кольчуге, и почувствовала, как его тело тоже содрогается от горя. Он поднял ладонями ее лицо, поцеловал в губы, и она почувствовала соленый привкус их смешавшихся слез.

Священник, вернувшийся в капеллу, чтобы зажечь новые свечи, возмущенно закашлялся.

Оливер и Кэтрин медленно расстались.

– Если я буду нужен тебе, разыщи меня. – Оливер провел рукавом гамбезона по глазам. – Если нет…

Он сглотнул и твердо закончил:

– Если нет, оставь меня. Сколько бы сыновей ты ни родила ему, как бы велико не было твое счастье… Я желаю тебе добра, но не хочу этого знать.

Она смотрела, как он уходит из капеллы и не двигалась, пока звук шагов не стих вдалеке, затем поклонилась перед алтарем и пошла искать темный уголок, в котором можно свернуться и выплакаться.

ГЛАВА 20

Рождество 1141 года при дворе короля Стефана в Кентербери праздновалось с невиданной пышностью. Пусть не было одержано настоящей победы, зато удалось восстановить статус-кво. Стефана и Роберта Глостера обменяли друг на друга, и обе стороны отползли к своим рубежам, чтобы зализать раны и перегруппироваться.

Луи с Кэтрин дали почетное место за одним из верхних столов: ниже цвета магнатов, но на одном уровне с менее значительными баронами. Как человек, взявший в плен Роберта Глостера, Луи находился в большой милости и вовсю пользовался своим преимуществом, причем делал это изящно, неприметно, искусно. Волк загонял оленя.

Кэтрин следила за тем, как он расставляет силки, с тревогой и гордостью. Ей было несколько неприятно то, каким образом он оживил их прошлое дикой смесью из полуправд и умолчаний. Любопытным Луи объяснил, что она считала его мертвым и, как искусная знахарка, нашла убежище и работу в Бристоле, где ее услуги по выхаживанию короля оказались поистине неоценимыми. Услышав, что муж может быть жив, она не побоялась пуститься в путь, чтобы найти его. Она отважна, верна, красива и мудра. Какой человек не возблагодарил бы небо за то, что рядом с ним такая жена?

Кэтрин не опровергала

рассказа – это было бы ни к чему, – но ее беспокоила легкость, с которой история так гладко стекала с языка Луи. Несмотря на клятвенные заверения в том, что он изменился, он по-прежнему лгал и изворачивался, чтобы упрятать концы.

Молодая женщина гнала от себя мысль, что и ей он солгал, потому что в любом случае она уже стала его соучастницей, причем в значительной степени – по собственной воле. Днем Кэтрин удавалось не обращать внимания на тоненький зудящий голосок, который постоянно твердил, что она могла бы остаться с Оливером и жить с ним, будучи женой во всем, кроме обряда. Но в самые темные часы ночи она становилась уязвимой; голос будил ее, обвинял в том, что она предпочла твердому грунту зыбучий песок.

Чувство горя и вины по отношению к Оливеру переполняло молодую женщину. Она не могла просто взять и выкинуть из головы те полтора года, в течение которых узнала и полюбила рыцаря. Но рядом не было никого, с кем можно было бы поговорить о нем. Придворные дамы были заняты своими дружками, да и зная, насколько пропитан воздух женских покоев сплетнями, Кэтрин никогда бы им не доверилась, сколько бы они ни толпились вокруг нее, спрашивая совета по поводу тех или иных недомоганий. Прежде ей в голову не пришло бы, что она заскучает по обществу пустоголовой Эдон, но сейчас ей не хватало подруги, слишком не хватало.

– Снова куксишься, Кэтти? – Луи наклонился к ней и заглянул в глаза.

На его густых темных волосах сидел чуть наискось венок из плюща и остролиста, делая еще больше похожим на фавна из дикой рощи. В правой руке Луи держал кубок с медом, но, хоть дыхание и пахло напитком, он был лишь слегка навеселе. Он сновал между гостями, присаживался за чужие столы, шутил, смеялся чужим шуткам, всеми средствами добивался внимания к себе. Молодая женщина видела даже, как он управлялся с пятью кожаными мячами перед королевским столом с ловкостью настоящего жонглера и заслужил аплодисменты и серебряную брошь в подарок.

Она покачала головой и выдавила улыбку.

– Размышляю.

– О чем?

Он наклонился поближе. Его рука забралась под плат, и кончики холодных пальцев слегка погладили шею.

– О том, что я здесь делаю.

По спине Кэтрин пробежали мелкие чувственные мурашки.

– Ты не ошиблась в выборе, и сама это знаешь, – нахмурился Луи.

– Да… да, я знаю – Она прикусила нижнюю губу – Просто у меня такое ощущение, что я здесь чужая, лишняя.

– Ну, ты… Конечно, к ним, – Луи кивком указал на высокий стол, – ты не имеешь отношения.

Он наклонился совсем близко и буквально растопил кости Кэтрин своим чувственным, мурлыкающим голосом:

– Зато ты не лишняя для меня. Ты всегда была моей.

– Ты так уверен в этом? – чуть хрипло рассмеялась она. Черные глаза Луи выразили глубокое удовлетворение.

Какая же она дурочка, что пытается оказывать хоть какое-то сопротивление!

– Пойдем, – сказал он, заставил подняться и повел к огромному яблоневому стволу в центре зала, вокруг которого танцевали гости в честь зимнего праздника.