Любожид
Шрифт:
В этом месте мысли Степняка сбивались. Во-первых, он тут же начинал заново материть себя за то, что соблазнился взять с собой эти книги, а во-вторых, потому что точно помнил: среди этих книг есть две брошюры, изданные Краснодарским университетом. Конечно, когда ваш багаж идет в общем потоке, то проверяющий инспектор смотрит только на год публикации книги – и все. А где эта книга издана – в Москве или в Краснодаре, – ему до лампочки. Но если бы он, следователь Степняк, проверял теперь багаж некоего Степняка, сбежавшего с места самоубийства начальника таможни, то, не найдя в этом багаже ни алмазов, ни золота, он бы начал листать каждую книжку в этой странной библиотеке в надежде найти какое-нибудь письмо, записку или клочок бумаги, который позволил бы ему потянуть
Однако никаких клочков бумаги он, следователь Степняк, не нашел бы. Потому что тот Степняк, который уезжал, тоже не дурак – он перед упаковкой книг вытряс из них все бумажки, записки и даже закладки. Чтобы не задерживать внимание таможенного инспектора.
Но вот, не найдя в книжках ничего интересного, обратил бы он внимание на то, что две брошюры – «Пособие по применению советского права» и «Практика советского суда в сельских условиях» – изданы юридической кафедрой Краснодарского университета? Или он не заметил бы этих брошюр?
И как ни крутил Степняк в голове эту ситуацию, он понимал, что он, следователь Степняк, не заметить этих брошюр не мог. Но отсюда сразу следовал телефонный звонок в Краснодарский университет насчет «не было ли у вас студента по фамилии Степняк Василий Викторович и куда он был направлен на работу после окончания вуза?». И все, дорогой Васыль Викторович, говорил себе Степняк, вы накрылись!
Тут, потея от страха, Степняк закуривал новую сигарету, потому что вторичным звонком в эстонский ОВИР он, следователь Степняк, тут же установил бы, что в трудовой книжке Степняка В. В. нет записей об учебе в Краснодарском университете и работе в уголовном розыске. И тогда он, следователь Степняк, лично, сам поехал бы 20 октября и Шереметьевский аэропорт – на случай, если эти Степняки рискнут воспользоваться своими авиабилетами. А одновременно подал бы в Прокуратуру СССР заявку-требование на всесоюзный розыск супругов Василия и Фаины Степняков «в связи с их исчезновением с места гибели майора Ашидовой, начальника московской грузовой таможни».
И все, на этом ловушка закрывалась. В железном занавесе советских границ уже не осталось бы щели для Василя Степняка и его жены Фаины. Вместо Вены, Рима и других незнакомых, но прекрасных городов Европы и Америки его, Василя Степняка, ждали бы такие знакомые статьи Уголовного кодекса РСФСР, как «Подделка документов», «Попытка нелегального перехода границы» или даже «Измена Родине», по которой Эдуард Кузнецов и Анатолий Щаранский получили «на полную катушку» и совсем в другой от Запада стороне…
Вопрос, который решал теперь Степняк, стоя в тамбуре поезда «Москва – Львов», был прост: какой форой времени обладает он, беглец Степняк, по отношению к тому московскому «Степняку», который ведет расследование самоубийства Ашидовой.
И по всему выходило – не больше суток!
Конечно, если дело ведет какой-нибудь мудак, то эта фора может быть равна и трем дням – до отлета самолета рейса номер 208 из Шереметьевского аэропорта, при посадке в который 20 октября недочтутся пассажиров по фамилии Степняк. Тут даже полный идиот-следователь заскребет в затылке…
Но на мудаков Степняк ориентироваться не мог. И положил себе срок: в течение суток покинуть Советскую Империю.
Глава 18
36 часов до отъезда
Антисемитизм всегда становится страстью, такова уже природа иудаизма, как в притяжении, так и в отталкивании… Само существование Израиля в качестве подлинной «оси» истории, его самосохранение в веках, когда разрушение постигало царства, истреблялись и уничтожались народы, способно возбуждать национально-историческую ревность… (Таким образом) антисемитизм есть сублимированная зависть к еврейству и соревнование с ним, притом не в положительных, но отрицательных его чертах, влеченье – род недуга. Такая психопатическая влюбленность, которая делает его центром дум и дел, имеет характер навязчивой идеи, проистекает из этой сосредоточенности мысли на одном еврействе, именно в зависти и проистекающей отсюда враждебности к нему.
Как
Но либо автор бездарен, либо евреи – народ неуправляемый даже в романах.
Вместо того чтобы наслаждаться жизнью и «гулять по буфету», Вениамин Брускин, авантюрист и «спаситель нации», улетел в Вену самолетом. Артист Герцианов, не имеющий доступа ни к какой секретности, кроме своих воспоминаний о встрече с полковником Брежневым на фронте, получил очередной отказ. Василий Степняк, который даже и не еврей вовсе, а только женат на еврейке, бежал со своей Фаиной из Москвы утренним поездом «Москва – Львов». Молодой бакинский отказник Карбовский с матерью, сестрой и ее романтичным влюбленным Мурадом проехали в Брест, минуя Москву – через Адлер и Николаев. А Лев Рубинчик, замахнувшийся написать еврейский «Архипелаг», вообще уже вторые сутки не появляется дома.
Но прежде чем искать блудного Рубинчика в чреве вечерней Москвы, автор считает своей обязанностью объективного историка бросить последний, прощальный взгляд на этот город. Потому что героям романа, занятым нервозными сборами, не до сантиментов. А у автора всегда есть время на несколько лишних строк.
Итак, давайте глянем на октябрьскую Москву 1978 года без предвзятости отъезжающих евреев и требовательности диссидентствующих интеллектуалов. Что мы увидим?
Мы увидим ранние снежные сумерки, расцвеченные узорами неоновой рекламы. Огромная имперская столица набросила их на себя, как оперная певица набрасывает на плечи цыганскую шаль перед исполнением фривольного романса. Эти сумерки скрыли деловую суетность столичной канцелярщины, неизбежную в любом государстве, и замедлили рабочий темп в сотнях министерств, главков, управлений, трестов, конструкторских бюро, научных институтов, киностудий, университетов и даже заводов. К вечеру, к пяти-шести часам, Москва уже разослала приказы, инструкции и указания во все подчиненные ей страны, республики, города и провинции, испекла свою дневную норму московских булок и постановлений и сверстала первые страницы завтрашней «Правды», из которой на следующее утро полчеловечества узнает, что в Кремле назначено считать правдой, а что – инсинуациями и происками империалистов. И после такого полного рабочего дня, насыщенного усилиями по обеспечению всемирного прогресса, пробуждения народов Африки, просвещения арабского мира, поисков кратчайшего пути к социализму для Индии и Анголы, оказания братской помощи западным коммунистам, американским «черным пантерам», борцам за мир в Швеции, партизанам Палестины, сандинистам Никарагуа и красным кхмерам Камбоджи, а также после детальной разработки методов увеличения урожайности картофеля в Рязанской области, надоя коров в Нахичевани, улова нототении в Охотском море и повышения дальности полета ядерных ракет «земля-воздух», – после тысяч и тысяч таких столичных забот Москва наконец к вечеру могла позволить себе расслабиться, вздохнуть, припудриться первым зимним снежком и отвлечься на заслуженный имперский отдых.
Она зажигала огни столичных театров, цирка, ресторанов и кафе, она быстро, наспех забегала после работы в гастрономы и продмаги и, отстояв всего-навсего тридцать-сорок минут в очереди, покупала киевскую колбасу, венгерских кур, рижскую сайру, болгарские яблоки, молдавский сыр, башкирский мед, кубинский сахар, иорданские бананы, армянский коньяк и вино «Алжирское». Правда, нельзя сказать, что Москва 1978 года была на манер Берлина 1940 года завалена продуктами и товарами из вассальных стран. Но ведь и москвичи неприхотливей берлинцев. Нет прованского масла? Сойдет вологодское. Нет вологодского? Сойдет и маргарин! Главное, что водку москвичи пили только свою – «Московскую» и «Столичную».