Люди, боги, звери
Шрифт:
Вернувшись к машине, он сам несколько раз надавил клаксон. Незамедлительно к нам подскакал солдат-монгол.
— Отведите этих людей к коменданту. О том, как с ними поступить, я сообщу позже.
Всю дальнейшую дорогу мы молчали. Барон был очень возбужден, тяжело дышал, закуривал сигарету за сигаретой, но, затянувшись пару раз, выбрасывал их.
— Не согласитесь ли поужинать со мной? — предложил он.
К ужину был также приглашен начальник штаба — усталый, застенчивый человек, прекрасно образованный. Слуги подали китайское горячее
Я осторожно завел речь о провинившихся офицерах, пытаясь оправдать их поступок теми исклю они постоянно пребывают.
— Опустившиеся, деморализованные, насквозь прогнившие люди, — пробормотал генерал.
Начальник штаба поддержал меня, и в конце концов барон разрешил ему позвонить коменданту и распорядиться, чтобы этих господ отпустили с миром.
Весь следующий день я провел со своими друзьями, мы бродили по городу, захваченные его трудовой активностью. Энергичная натура барона заставляла его постоянно что-то предпринимать, его напряженное поле втягивало в себя и остальных. Он был повсюду, все видел, за всем следил, но никогда не вмешивался в дела подчиненных. Каждый выполнял свою работу.
Вечером меня пригласил к себе начальник штаба, у него я познакомился со многими просвещенными и умными офицерами. Мне пришлось еще раз поведать о своих злоключениях. Мы оживленно беседовали, когда в юрту неожиданно вошел, напевая себе под нос, полковник Сепайлов. Все тут же замолчали и под разными предлогами поспешили удалиться. Вручив хозяину какие-то бумаги, Сепайлов сказал нам:
— Могу прислать вам к ужину отличный рыбный пирог и немного томатного супа.
Когда он вышел, хозяин, в отчаянии обхватив руками голову, пожаловался:
— После революции нам приходится работать вот с такими подонками.
Немного спустя солдат Сепайлова внес дымящуюся супницу и пирог с рыбой. Когда он расставлял на столе еду, начальник штаба, указав глазами на солдата, шепнул:
— Обратите внимание на его лицо.
Собрав освободившуюся посуду, солдат удалился. Убедившись, что он действительно ушел, хозяин сказал:
— Это палач Сепайлова.
Он вылил суп на землю рядом с жаровней, а пирог, выйдя из юрты, швырнул через забор.
— Даже в самых изысканных яствах, если их приносит Сепайлов, может быть яд. В его доме опасно есть и пить.
Я вернулся к себе, подавленный всем увиденным, хозяин еще не спал и встретил меня встревоженным взглядом. Мои друзья тоже были там.
— Слава богу! — закричали они хором. — С вами все в порядке?
— А что случилось? — удивился я.
— Видите ли, — начал хозяин, — вскоре после вашего ухода явился солдат Сепайлова и забрал, якобы по вашей просьбе, вещи. Но мы-то знаем, что это означает: они произведут обыск, а потом…
Я понял, чего они опасались. Сепайлов мог подложить в багаж что угодно, а после обвинить меня во всех смертных грехах. Мы с агрономом
— Что еще здесь происходит? — грозно спросил он Сепайлова и, не дожидаясь ответа, свалил его ударом ташура на пол.
Мы вышли вместе, и генерал приказал принести мои вещи. Он пригласил меня в свою юрту.
— Живите здесь, — сказал он. — Я даже рад этому случаю, — добавил он с улыбкой, — теперь смогу полностью выговориться.
Эти слова побудили меня задать вопрос:
— Вы разрешите мне описать все, что я видел и слышал здесь?
Он немного подумал, прежде чем ответить:
— Дайте-ка записную книжку.
Я вручил ему блокнот с путевыми заметками, и он вписал в него следующие слова: «Только после моей смерти. Барон Унгерн».
— Но я старше вас и поэтому уйду раньше, — возразил я.
Закрыв глаза, барон покачал головой, прошептав:
— О, нет! Еще сто тридцать дней, и все будет кончено, а потом… Нирвана! Если бы вы знали, как я устал — от горя, скорби и ненависти!
Мы помолчали. Я понимал, что обрел в лице полковника Сепайлова 1 смертельного врага — нужно поскорее убираться из Урги. Было два часа ночи. Вдруг барон Унгерн встал.
— Поедем к великому и благому Будде, — предложил он в глубокой задумчивости; глаза его пылали, губы кривились в печальной, горькой усмешке.
Вот так жил этот лагерь мучеников-беженцев, теснимых событиями к неизбежной встрече со Смертью и подгоняемых ненавистью и презрением этого потомка тевтонцев и пиратов. А он, ведущий их на заклание, не знал покоя ни днем, ни ночью. Подтачиваемый изнуряющими, отравленными мыслями, он испытывал титанические муки, зная, что каждый день в укорачивающейся цепи из ста тридцати звеньев подводит его все ближе к пропасти по имени «Смерть».
Пред ликом будды
Подкатив к монастырю, мы вышли из автомобиля и по лабиринту узких улочек добрались до главного храма Урги. Стены и окна в нем были выдержаны в тибетском стиле, крыша по-китайски вычурна. У входа в храм горел фонарь. Тяжелые ворота, украшенные железной и бронзовой резьбой, были плотно закрыты. Генерал ударил в большой медный гонг, подвешенный к воротам, — тут же со всех сторон стали сбегаться перепуганные монахи. Увидев «гене-рала-барона», они пали ниц, боясь поднять головы.