Люди Дромоса. Трилогия
Шрифт:
Мы вошли в поместье вдвоем с Леной, и нас, доложив, проводили в кабинет. Он смотрел с надеждой и отчаянием одновременно:
– Не нашли?
– Ну почему же.
Тут хлопнула форточка, закрытая порывом ветра, а когда мы с бароном обернулись, женщин в кабинете было уже трое. Ну, как повашему, Париж стоит мессы?
32
Вечером из Москвы позвонил Виктор.
– Алексей Степанович умер. – В голосе была скорбь.
– Когда похороны? И где он сейчас?
– Похороны послезавтра, а останки в монастыре.
– Я обязательно
Срок аренды самолета еще не истек, а потому вылетели сразу же. Лена робко спросила:
– А мне можно?
– Можно, Лен, и даже нужно. Зря я вас не познакомил.
И в самом деле зря. Они как раз были людьми, могущими соприкоснуться сразу несколькими гранями. Потомственная боярыня Земцова, внезапно и невольно пошедшая против власть предержащих, и отец Алексий, офицер внешней разведки, пятьдесят лет власти служивший. И пусть власть была другой, это не важно. Любая власть, какая бы она ни была, простирается над людьми. И на людях же держится. И вот теперь уже поздно, и они не поговорят никогда. Конечно, Лена всего два месяца, как… Но за это время столько всего произошло, что «вернуться» было просто нереально. Да и надо ли? Я уверен, что он понял бы меня, какое решение я ни приму.
Его хоронили на Новодевичьем кладбище. Гроб везли на лафете, а тело Алексея Степановича было облачено в генеральский мундир. Я же генералом его никогда не помнил. Меня просветил Виктор. В семьдесят лет бывший разведчик решил уйти от мирской жизни и поселиться в монастыре. Условием пострига в то время был абсолютный разрыв с прошлым и полная опись имущества, включая квартиру, в пользу Церкви. Но всё было сделано без колебаний. Раз приняв решение, он никогда не менял его. Еще Виктор рассказал, что власти духовные и армия устроили настоящую тяжбу по поводу похорон. Но, вскрыв прощальное письмо, написанное им по достижении девяностолетия, обнаружили последнее волеизъявление, согласно которому и поступали сейчас. Было огромное количество народа. Священники, военные, представители католической и мусульманской конфессий. А в конце панихиды я встретился глазами с «аббатом». Он кивнул мне, показав знаками, что поговорим обязательно, но попозже.
Вот так всегда. Живешь рядом с удивительным человеком, а меряешь его на свой, местечковый манер. И за шорами, за своей ограниченностью упускаешь неповторимые моменты общения. Или это наша национальная черта, имея – не хранить, а потерявши – горько плакать. Кусая локти и размазывая сопли. Вспомнился давешний латинос, и стало обидно. Сколько прекрасных, достойных людей, а провидение выбирает таких, как мы. Да, я не оговорился, и из нашей троицы на звание «человека», в моем понимании, тянула только Лена. Вон, кстати, уже стоит рядом с «аббатом», и он удивленно разглядывает ее. Мне стало немножко ревниво, но тотчас, устыдившись подобных мыслей, показавшихся недостойными перед лицом вечности, я выбросил их из головы. Закончилась панихида, отзвучал салют, и вот уже тело отца Алексия – ибо я не знал его ни как Алексея Степановича, ни как генерала ГРУ – закрывают крышкой. Заиграла музыка, и потянулась череда людей, бросающих свою горсть земли. Их было столько, что казалось, услуги могильщиков не понадобятся…
На поминках он сел рядом со мной. Мы пожали друг другу
– Светлая память.
Вставали какието люди, произносили хорошие слова, и на душе у меня делалось теплее. Всё же не многие были удостоены радости общения с этим человеком, и я был своего рода избранником.
– Будете говорить? – спросил я у «аббата».
– Если скажу правду – боюсь, меня не поймут. Ведь гожусь я ему в младшие сыновья, если не в старшие внуки. А лицемерить не хочется.
Немного помолчали и выпив положенные три рюмки, встали изза стола. Поминки проходили в монастыре, и, выйдя за ограду, оказались в парке, больше похожем на лес.
– Вы сделали себе имя, – подал голос «аббат».
На тропинке ваялись шишки. Я подфутболил одну, а собеседник улыбнулся.
– Поверьте, это случайно. – Я не кокетничал. Совершая тот или иной поступок, имидж – было последнее, о чем я думал.
– Ничего не бывает случайно, и если уронить в лужу тюк с ватой – он ее впитает, а если бросить булыжник – лужа выйдет из берегов.
Изъяснялся он загадочно, и я принялся ерничать.
– У нас говорят: кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево.
– За всю НАШУ историю НИКОГДА не было случая, чтобы юнец, полутора лет от роду поднял руку на «старшего». Этого просто не допускалось оппонентом. А уж тем более победить в схватке.
– Ну, виноват, каюсь. Но чтото мне он был несимпатичен.
– Вотвот. И многие обеспокоены.
– И что же мне, повеситься? – Я начал злиться всерьез.
– Ну зачем же. Просто станьте, ну, скажем, незаметнее. На время. А то уж больно вы на виду со своими девочками.
Мы помолчали, и я опять спросил:
– А… вы, как вы попали в соседнее измерение?
– Ну… представьте две квартиры, имеющие общую стену, но в различных подъездах, выходящих на разные, скажем, угловые улицы. Люди, живущие в пятнадцати сантиметрах друг от друга, могут никогда не встретится. И никому не приходит в голову выйти на улицу, обогнуть дом и подняться к соседям, чтобы, к примеру, попросить спичек.
Я закивал, сделав умное лицо.
– Правда, – он улыбнулся, – иногда находятся экспериментаторы, готовые не только выйти на улицу, но и пройти путь по карнизу. Или подняться на крышу, чтобы спустится через люк в сопредельный подъезд. Ну а у некоторых есть ключ от потайной двери, спрятанной за шкафом с одной стороны, и завешенной ковром – с другой.
– Так просто?
– Так просто даже прыщ не вскочит. Да и, как я уже говорил, большинству не приходит в голову заглянуть к соседям, живущим за стенкой, но на другой улице.
Переваривая услышанное, я молчал, а он стал прощаться.
– Что ж, постараюсь не мозолить глаза. – Я протянул руку. – Увидимся.
Мы опять разошлись, а я так и не задал главного вопроса. И разумеется, не получил ответ.
– И что, мы обязаны ему подчиняться? – Инна смотрела в упор, а глаза метали молнии.
– В томто и дело, что нет. Это лишь совет, которому следовать вроде бы не обязательно. Но я почемуто готов послушаться.
– Ребята, – подала голос Лена, – нет необходимости во что бы то ни стало зарываться в норы, в буквальном смысле слова. Давайте попросту займемся чемнибудь нейтральным.