Люди грозных лет
Шрифт:
— Закон, но всякий устный приказ, особенно по личному составу, оформляется письменно. Люди не пешки, и перемещение любого человека должно быть только законным.
— Да ты что, учить меня вздумал?! Я хозяин в полку, и любые мои приказы — закон!
— Вы не хозяин, вы командир полка. А в этом большая разница.
— Ишь ты, умница какой! — выдохнул Чернояров и, грохнув кулаком по столу, оглушительно выкрикнул: — Каждый сверчок знай свой шесток и не лезь, куда не нужно!
— Я прошу не кричать на меня, — с трудом сдерживая возмущение, проговорил Поветкин, — я начальник штаба!
— А
— Вот что, товарищ командир полка, — резко вставая, сказал Поветкин, — я знаю ваши права и свои обязанности знаю. Ваших прав я никогда не нарушал и не нарушу, но и свои обязанности буду выполнять только так, как требуют уставы и наставления, как требует служба.
— Вы будете делать только то, что я вам прикажу.
— Я не буду делать того, что идет во вред службе.
— А я вас заставлю делать то, что я хочу.
— В таком случае, — тихо сказал Поветкин, — я пишу рапорт, что работать в таких условиях не могу, и буду просить освободить меня от должности начальника штаба.
Такого поворота в разговоре Чернояров не ожидал. С посинелым, налившимся кровью лицом сидел он напротив Поветкина и, положив огромные руки на стол, вдруг подумал: «Скандал, скандал, если напишет. А такой напишет».
— Кого куда назначать — это не наше дело, — сбиваясь, проговорил он, — если человека назначили, то он должен работать там, куда его назначили, не искать теплое местечко.
— А я не ищу теплое местечко! — сказал Поветкин. — Работаю там, где приказано. Только, — понизил он голос, — не могу, не имею права видеть безобразия и равнодушно проходить мимо них, ждать, когда командир полка прикажет мне. Я офицер и коммунист!
— Интересно, какие же это безобразия? — спросил Чернояров.
— Да у того же Верловского. Разве это не возмутительно? Взять людей из строевых подразделений и использовать их для своих прихотей. Видите ли, он считает себя таким большим начальником, что обычная охрана штаба его не устраивает. Он у входа в свою землянку поставил трехсменный, круглосуточный пост. Мало того, он завел себе ординарца и личного повара. На складе всего десять пар старого обмундирования, а сидят пять человек вместо двух по штату, на продовольственном складе тоже лишние люди.
— Этого я ему не разрешал, — опустив глаза, проговорил Чернояров.
— Я знаю, что вы не разрешали.
— Ну, я с ним разберусь, — сказал Чернояров и взглянул на часы, — время-то, в дивизию опоздаем. Поехали.
Поветкин видел, что Чернояров умышленно перевел разговор, но не мог понять, чем это вызвано. Или он действительно понял, что начальник штаба не может быть просто исполнителем приказов командира, или смутился тем, что за его спиной Верловский самовольничал и нарушал самые простые нормы воинской службы.
В штабе дивизии, когда подъехали к уцелевшей от бомбежки сельской школе и вошли в наполненный офицерами просторный класс, Чернояров стал еще строже, здороваясь только с командирами частей. Все другие офицеры для него словно не существовали.
Поветкин никого из собравшихся не знал и вдвоем с Лесовых одиноко стоял у двери. Чернояров будто забыл про них и о чем-то сосредоточенно
Внезапно разноголосый шум смолк, и Поветкин увидел генерала Федотова. Здороваясь за руку, он обошел всех офицеров и, кивнув головой на столы, совсем не по-военному сказал:
— Прошу, садитесь, начнем занятия.
Федотов впервые видел весь руководящий состав дивизии вместе и впервые проводил командирские занятия, которые считал одним из лучших способов выявить знания подчиненных и в то же время узнать, как ведут они себя в коллективе, каковы их особенности. Едва заговорив, он почувствовал то удивительное состояние душевной приподнятости, которое охватывало его всякий раз, когда приходилось ему выступать не просто в роли командира, а в роли учителя. Одного за другим вызывал он офицеров, спрашивал уставные положения, радовался, когда отвечали правильно, и не мог усидеть на месте, когда ответы были сбивчивы и неточны. Почти всех, кто сидел перед ним, знал Он в лицо, с большинством по нескольку раз встречался и разговаривал, но все же сейчас в каждом из них видел что-то новое, неизвестное ему. У всех у них появилась странная черта робости, застенчивости и ученического смущения. Даже гордый и независимый Аленичев при ответах торопливо вскакивал, заикался, густо краснея, и ни разу даже не посмел поднять глаза на Федотова. Только Чернояров сидел все так же солидно, расправив грудь, то улыбаясь, то глядя на Федотова. Он то и дело поднимал руку, желая поправить выступавшего и высказать свои мысли.
«Напорист и въедлив, — подумал о нем Федотов, — этот все узнает, до всего докопается».
И всякий раз, как только Чернояров поднимал руку, Федотов давал ему говорить, слушая, всматривался в его лицо. Говорил он солидно, чеканно рубя слова и в такт словам резко взмахивая рукой.
«Что это он так долго говорит, — поймал себя Федотов на неприятной мысли, — он же повторяет то, что сказал Аленичев».
И в самом деле, Чернояров говорил все только что высказанное Аленичевым, ничего не добавив и не изменив.
«А ну-ка, я самого тебя прощупаю», — решил Федотов и, перебив горячую речь Черноярова, задал ему пустячный вопрос совсем не из того раздача тактики, который обсуждали. Чернояров неожиданно багрово покраснел, опустил руки, и в его уверенных глазах мелькнула явная растерянность. Однако длилось это всего секунду. Чернояров вновь расправил грудь, приосанился и заговорил отрывисто и резко.
— Подождите, подождите, — остановил его Федотов, — я спрашиваю о построении боевого порядка батальона в наступлении, а вы мне об организации системы огня в обороне.
— Боевой порядок в наступлении, — не задумываясь, решительно и смело перешел Чернояров к новой теме, — должен быть построен так, чтоб разгромить и уничтожить противника, нанести ему невосполнимые потери, на его плечах ворваться на его же позиции и добить его там решительным и смелым ударом.
— Минуточку, — мягко остановил его Федотов, — так как же все-таки конкретно строится боевой порядок батальона?
— Боевой порядок батальона, — вновь чеканил Чернояров, — строится так, чтоб громить противника без передышки, не давать ему опомниться и остановиться…