Люди грозных лет
Шрифт:
— Теперь уже не под Воронежем. Воронеж давно освободили, — уточнил Ленька, — теперь Андрей, может, под Курском, а может, под самым Харьковом.
— Дядя Леня, а к нам привезут винтовок немецких? — спросил Костик. — Вот бы нам с тобой по одной!
— Винтовки — это пустяки! Нам бы с тобой мотоциклик, вот это да!
— Не дадут мотоцикл, — усомнился Костик.
— Конечно, не дадут, — согласился Ленька, — для армии все пойдет, после войны, может, и дадут, да только тем, кто воевал.
— Наконец-то я разыскал тебя, — стремительно войдя в избу, подскочил Николай Платонович к Леньке, — что же ты делаешь, бессовестная твоя душа! И в кого ты, вражина такой уродился?!
— Что ты, батя, что? — бормотал ничего не понимавший
— Прыток больно, вот что! Под чужую дудку пляшешь, паршивец разнесчастный! Ишь ты, писака нашелся! Да я тебе голову начисто сниму!
— Что ты набросился на него! Скажи толком, — вмешалась Прасковья Никитична.
— А ты не лезь не в свое дело! — прикрикнул на нее Николай Платонович и, размахивая газетой, вновь подступил к Леньке. — Твоя каверза! И подписал-то как: «Ал. Алексеев!» Я тебе пропишу такое, что у меня не Алексеем, а Кузьмой скажешься! Ведь надо же такое удумать? — обессилев от гнева, присел старик к столу. — И заголовок-то какой! «Председатель сельсовета потворствует лодырям». Это наш-то Сергей Сергеевич лодырям потворствует! А в лодыри-то кого записали? Двух старух и больную женщину! Да понимаешь ли ты, дурья твоя башка, — вновь вскочив, подступил он к Леньке, — да за то, что Слепнев защитил их от Гвоздова, его не разносить нужно, а спасибо сказать великое. Их же Алешка Гвоздов поедом ест. А за что, спрашивается? За то, что они ему правду в глаза режут и самогонкой не угощают! Вот что, — сурово сказал Николай Платонович, — садись сейчас же и при мне пиши: я, мол, этот самый Ал. Алексеев, по своей молодости и по глупости написал в газету неправду и все, что напечатано, — ложь и клевета.
— Да не писал я ничего! — вскрикнул Ленька, с трудом удерживая слезы.
— Как не писал? — не поверил отец. — А чья же эта работа?
— Не знаю. А я не писал.
— Поклянись, что не писал.
— Честное комсомольское!
— Значит, Алешка Гвоздов, — проговорил Николай Платонович, — он, подлая его душа, Сережку Слепнева подсиживает, из председателей выжить хочет. Уж больно он ему поперек горла встал, безобразничать не дает. Нет! Не выйдет. Я сам в Москву поеду, а Слепнева в обиду не дам. А он-то прочитал, видать, и переживает. Двери не закрывай, — сказал он жене, — я к Сергею побежал.
Когда Николай Платонович вошел к Слепневым, Сергей, его мать и Галя ужинали.
— Вот хорошо, что пришел, — вставая из-за стола, встретил его Сергей, — а я к тебе собирался идти. Присаживайся за компанию.
— Благодарствую, только что ужинал, — отказался Бочаров, с радостью глядя на похорошевшую после замужества Галю, — да ты сам-то чего встал, ешь, ешь…
— Я уже закончил, — присаживаясь напротив Бочарова, сказал Сергей. — Вот что, Платоныч, я сказать тебе хотел. Мы с Гвоздовым только что вернулись из района. Все дела наши утверждены. Трудно, правда, было, спорили много, но все одобрили и утвердили.
— Значит, и рыба и птица?
— Да, все! Первый вопрос о рыбе. Понравилось районному начальству, очень понравилось. Председатель райпотребсоюза уже заявку дает: привозите, говорит, хоть тысячу центнеров, всю куплю и по самой высокой цене.
— Тыщу-то тыщу, а где мы этих маленьких рыбок, мальков этих самых, возьмем, из чего больших-то рыб выращивают?
— Вот это и был самый трудный вопрос. Пришлось в обком за помощью обращаться. И там нас без звука поддержали. Есть такой знаменитый рыбхоз, карпа зеркального разводит. Далековато от нас он, километров двести будет, на берегу Оки. Но подчиняется он нашей области. И этот рыбхоз даст нам мальков. Подсчитали всё и говорят: дадим! В долг, конечно, осенью будем рыбой расплачиваться. Так что главный вопрос утрясен. А второе — кому поручить это рыбное дело? И все — секретарь райкома, Листратов, и я — все твою кандидатуру назвали.
— Да что ты, Сергей, какой из меня рыбовод? Я рыбу только есть умею, да и то больше селедку.
— Научишься.
— Черт те какую работу придумали, — укоризненно говорил Бочаров, но по его глазам Сергей видел, что старик доволен новым поручением.
— А с птицей как же? — спросил Бочаров.
— И с птицей все уладили. Есть одна государственная птицефабрика. Она отпустит для нас две тысячи утят и тысячу гусят.
— Батюшки, — ахнул Бочаров, — что же мы с ними делать будем? Передохнут все, и воронье порастащит.
— Ничего! Сбережем! — улыбался Сергей. — Охрану поставим, птичниц хороших назначим. Мы так прикидывали с Гвоздовым. Думаем на эту работу назначить Наташу Круглову и Галю…
— Да что ты, Сережа, — зарделась Галя, — что я в гусях и утках понимаю!
— Ничего, научишься! — сказал Бочаров. — Меня вон царем морским назначили, и то не боюсь. Утки-то и гуси, они поверху, на виду плавают, а рыбка-то нырнет и днем с огнем не увидишь. Ну, а как Гвоздов-то, — спросил он Сергея, — опять, как и тут, артачился, легкомыслием называл?
— Нет, в районе он защищал все, доказывал, убеждал. Я, Платоныч, — придвинулся Сергей к Бочарову, — просто понять его не могу. То он отрицает все, то вдруг соглашается. Сколько мы тут спорили с ним из-за рыбы, из-за птицы. А в районе он совсем переменился.
— Эх, Сережа, — вздохнув, заговорил Бочаров, — хоть и партийный ты человек, а Гвоздова раскусить никак не можешь. Дело тут проще пареной репы. Все, что ни делается в колхозе, хочет он за свое выдать и перед начальством выслужиться. Ты не думай, что я злобствую, что он на мое место встал. Какой из меня на старости лет председатель?! Вот с рыбкой это вы правильно придумали. Это мое дело, стариковское. Только я Гвоздова насквозь вижу. И прямо скажу тебе, Сережа: остерегайся ты его, не верь его похвальбе. Подсидит он тебя, ох, как подсидит!
— Что ты, Платоныч, — хмурясь, сказал Сергей, — не все так черно, как тебе кажется.
— Ты подожди, подожди! Почитай-ка вот это, — подал Бочаров газету. — Голову даю на отсечение — Гвоздова работа! Вначале я на Леньку своего подумал. Ну и допросил его. Клянется — не он. Верю, не Ленька.
— Чепуха какая-то, — прочитав заметку, отбросил Сергей газету, — пусть что угодно пишут.
Хоть и отмахнулся Сергей от клеветнической статейки, но она вызвала у него глубокие раздумья. Многое из того, что писалось в ней, знал только Гвоздев. К тому же всего неделю назад в райком партии поступило анонимное письмо, где Сергея также обвиняли в потворстве лодырям и нерадивым колхозникам.
«Неужели он на такое способен? Это уже подлость», — думал Сергей.
— Ты не волнуйся, Сережа, — увидев, как после ухода Бочарова склонился в раздумье Сергей, сказала Галя, — все пройдет, и Гвоздова нечего бояться! Люди-то верят тебе, а что Гвоздов…
— Галочка, — обняв жену, прошептал Сергей, — да вдвоем с тобой мы не только с Гвоздовым справимся, мы горы свернем!
Первое, что отметил Лужко, выйдя из вагона на Ярославском вокзале в Москве и с трудом шагая на госпитальных костылях, был тот неумолчный гул большого города, который ему так нравился. Забыв о военном времени, Лужко нетерпеливо осматривался по сторонам, отыскивая цветочный киоск или хотя бы цветочницу. Но ни цветочниц, ни даже крикливых мороженщиц на вокзале не было. Всего-навсего виднелся один полупустой газетный киоск и окруженный толпой мужчин буфет, где, видимо, продавали пиво. Жалея, что не удастся подарить Вере букет цветов, Лужко вышел на Комсомольскую площадь, намереваясь взять такси и сразу ехать к Вере. Он никогда раньше не бывал в том районе, где жила теперь Вера, и даже не представлял, как можно проехать туда. Он долго рассматривал шумную, оживленную площадь и не увидел ни одной легковой машины.