Люди и боги

Влодов Юрий Александрович

* * *

Над пышностью искусств, над сухостью наук, Как будто где-то вне… в абстракции… вдали… Вселенство во плоти, настырно, как паук, Сосет из года в год живую кровь Земли… Спаси людей, любовь, от непотребных мук! — От жизни исцели! — от смерти исцели!..

Книга первая. «Явился Бог средь бела дня…»

* * *

Явился Бог средь бела дня: — Пойдешь ли, краля, за меня?! Смотри: я молод! я пригож! На кузнеца лицом похож. А что в глазах не тот привет, Так это, краля, лунный свет! Ну как?.. — Пошла бы я шутя-любя, Да ласка

рыбья у тебя! Не замилуешь у ворот, Не уведешь за огород… Ведь ты не парень, ты — Господь! А нам нужна живая плоть, Вот так… Слегка нахмурился Творец: — Давай брататься! Эй, кузнец! Смотри: я молод! я пригож! И на тебя, заметь, похож! А что в руках не тот привет, Так мне ведь черт-те сколько лет!.. Ну как?.. — Сбратался б я, шутя-любя! — Порода рыбья у тебя. Ухватки нет, смекалки нет, Как за тебя держать ответ?! Ты — не товарищ, ты — Господь, А мне нужна мужичья плоть, Вот так… Бог неба, суши и морей Пришел к худой избе: — Стань, бабка, матерью моей, Возьми меня к себе!.. Старуха выдохнула: — Ох!.. Старуха вымолвила: — Бог! Твоя святая власть… А я к тебе, мой голубок, Почти что собралась… В кювет присел усталый Бог, Как старый инвалид, И начал щупать левый бок — Не сердце ли болит? Но не нащупал ничего, И понял он тогда, Что нету сердца у него, И в том его беда. Тут впору б душу опростать — А где слезу добыть? Да, человеком трудно стать! Уж проще Богом быть!

* * *

В глуши веков какой-то бог — Душа загадочного неба, Сошел в селенье — нищ, убог, И попросил питья и хлеба. «Ха-ха!.. — затопал круг мирской, — Добоговался!…Догрозился!..» И непристойный жест мужской В глазах пришельца отразился. «Все так, — подумал бог в ответ. — Зря херувим принес тревогу. Очеловечен белый свет, И — слава Богу!» Но понял бог вторым нутром, Что сам попал в свои же сети, И хмыкнул, явно не с добром: «Сочтемся, дети!..» Но третий голос тут как тут: «Пусть божьи молнии не реют! Прости землян — они растут! — Авось — дозреют…» Господь смиренно взор скосил, И встал в своей одежке жалкой, И приказал, как попросил: «Не бейте палкой!..» И заскучал — внезапно, вдруг, И на глазах землян разросся, И как рассек, раздвинул круг!.. И воспарил!.. Исчез!.. Вознесся!..

* * *

В порыве человечьей простоты Пристали к Богу: «Все ли знаешь ты?!» Бог отрубил: «Не знаю ничего». И — прокляли! И плюнули в него! И бросили убойные каменья! Но небо обозначило знаменье: Младенец, опоясанный змеей, В слепых слезах явился над землей! И накатилось глыбой с высоты: «Что знаешь ты?..»

* * *

Поставили Богу дурманный поднос. Эфирное зелье ударило в нос!.. Он поднял граненый священный бокал Как раз над Сибирью, над скопищем скал: «Я пью за великий земной поворот: Пусть правит планетой великий народ! Великая правда! Великая ложь! Великие реки! Великая рожь!..» И выпил Всевышний… И бросил бокал… И в громе родился священный Байкал!.. В движенье и ропот моторы пришли, И ангел, как робот, налег на рули… И ангел подумал, свивая спираль: «О, как ты наивен, всезнающий враль!»

* * *

Два

близнеца — Господь и Сатана Хлебнули в полдень теплого вина. Господь размяк… Залег средь сонных трав… «Прости, мой брат! — во многом я не прав…» Взор Сатаны окрасился слезой, Рыгнул — и даль откликнулась грозой!.. Костлявой лапой стукнул по груди: «Прости, мой брат! Ругай меня, суди! Дышу, живу… а как, спроси, живу?!» И головой склонился на траву… И братский храп потряс земную тишь… И замер мир, как пуганая мышь… В сей плоской басне есть двойное дно: Не пейте в полдень теплое вино!

* * *

Дьявол хмыкнул и уперся в два бока: «Ты пошто, Поэт, расспросами неволишь?! Я — дурное настроенье Бога! И не Господа, а Боженьки всего лишь! Эх, Поэтишка! Слезливое око!.. Душу рабскую нытьем не обезболишь! Ты — дурное настроеньице Бога, И не Господа, а Боженьки всего лишь!..»

* * *

Хрупка, пуглива Богородица, А сын шустер, как ванька-встанька… Но рядом — карлица, уродица, Кормилица, заступа, нянька. Постичь ли: ватка, мази, марлица? Ах, и пеленочка сырая!.. Но рядом — ведьма, злюка, карлица, Сестра богов, хозяйка рая.

* * *

Когда всосала водяная яма Весь белый свет, все тяготы его, Последний ангел захлебнулся: «Ма-ма!..» Последний демон задохнулся: «Ма-ма!..» И — на земле не стало никого… И только лучик нынешней звезды Коснулся той, ниспосланной воды…

* * *

Гром возревел: «Постигни, но умри!..» И Ной увидел в треснувшей волне, Как в искаженном зеркале времен, Иной потоп!.. Совсем иного Ноя!.. Успел подумать: «Боже! Это — круг!..» И — захлебнулся…

* * *

Ной поджался… Уподобился лисе… Повозился и забылся… И увидел Человечка на летучем колесе И заплакал, словно Бог его обидел… И поплыл он по планете водяной… И отдался он и холоду, и зною… «Слышал, видел и — молчу!..» — взмолился Ной. «Слышал, видел и — молчи!» — сказали Ною.

* * *

И душу, и тело недугом свело! Лицо уподобилось роже!.. И стало в глазах от страданий светло! И крикнул несчастный: «О Боже!..» Но грохот сорвался в немереной мгле, И эхо взревело сиреной!.. «Хо-хо!..» — пронеслось по родимой земле… «Ха-ха!..» — понеслось по вселенной…

* * *

Сын плотника, придумавшего крест, Скрипучие качели для Вараввы, Равно и для бродяжки-мудреца… Сын плотника, не жадного на гвозди… Сын плотника… возможно, что и сын… Вот был ли плотник плотником?.. Едва ли…

* * *

Когда Христос, иль кто он там еще, Готовился принять земную кару, Он как бы уподобился Икару, Свой птичий лик склоняя на плечо. Он хищно улыбнулся нам с креста, Когда рабы вколачивали гвозди… Мы, в этом мире, все Христовы гости, Хотя, по сути, не было Христа.

Книга вторая. «Я думаю, Исус писал стихи…»

* * *

Я думаю, Исус писал стихи. Плел сети из волшебной чепухи… А жизнь Христа — была душа поэта… Иначе — как? откуда бы все это?.. В кругу слепых, болезненных племен Он, как слепец, питал себя обманом… И не был ли Иуда — графоманом? — Неузнанным Сальери тех времен?..

* * *