Люди и боги

Суржиков Роман Евгеньевич

Леди София Джессика не отследила тот момент, когда ход беседы переменился. Еще недавно она внимала рассказам Мирей о загадочных островитянах — как вот уже сама излагает основы комизма и трагизма, а гостья слушает с таким интересом, что решительно невозможно прерваться. София рассказала об иронии, сатире и гротеске, о закономерностях остроумия, о правильной постановке комичных сцен… и снова, внезапно для нее, наступила ночь. Мирей благодарила, прижав ладони к груди:

— Я столько узнала от вас! Спасибо за прекрасную беседу!

Нет, леди София была далека от

того, чтобы усомниться в себе. Она вызвала у Мирей живую симпатию, показала свои познания, причем в такой необычной для Севера сфере, как театр. Никто не оспаривает таланта Ориджинов к войне и политике, но искусство — их слабость. Леди София поступила хорошо, защитив репутацию семьи именно в этой области. Однако в следующий раз все-таки нужно посвятить беседу Фольте. Благо, Мирей настолько увлечеклась общением, что можно приглашать ее хоть каждый день.

По просьбе герцогини на мачту «Морской стрелы» снова взлетели флажки…

Грузные, как рыцари в броне, «Страж» и «Белый волк» ползли на восток — в те воды, где, якобы, рыскает мифический гуркен. «Морская стрела» спустила половину парусов, чтобы приладиться к неспешному ходу тяжеловесов. Каждый вечер леди Мирей навещала леди Софию, и общение их становилось все теплее.

Дочь королевы не пыталась темнить. Она говорила о себе, своих чувствах, мнениях, взглядах, делилась воспоминаниями и печалями. Но за шаг до действительно ценных открытий она всегда умудрялась отдать слово Софии.

Изящество состояло в том, что Мирей не задавала вопросов — она просто говорила нечто такое, что София не могла удержаться от ответа. Либо поднимала темы, которые нельзя слушать молча. Например, зашла речь о детях. София вела к вопросу о том, как мать может рассориться с дочкой. А Мирей сказала невзначай:

— С дочерью проще… Я всегда боялась иметь сына. Вдруг он окажется белой вороной!

И София не могла не сказать:

— Эрвин — белая ворона, но он — моя гордость.

Если бы Мирей спросила: «А разве не Рихард был истинной гордостью Ориджинов?» — то София распознала бы провокацию и не дала себя сбить. Но Мирей, напротив, кивнула с пониманием:

— Ваша правда, миледи. Я слышала, Эрвин — великий полководец.

И вот тут София должна была ответить. Сама душа ее вскричала:

— Святые боги, да каждый второй Ориджин — великий полководец! Какая тут гордость?.. Эрвин — другой, поймите! Он тонок и чуток, он умеет слушать. У него есть сердце!

— Наверное, именно чуткость делает его хорошим политиком. Улавливая настроения лордов, Эрвин умеет найти нужные слова…

— Да нет же! Я вовсе не о том! Хороший политик, полководец — это совсем неважно. Эрвин — хороший человек! Вот, слушайте…

София вспоминала один пример из жизни, за него цеплялся другой. Цепь уходила далеко в прошлое. София бросала ведро в колодец воспоминаний и черпала светлую тревогу, опасливую радость. Эрвин был болезненным, слабым ребенком. Она никогда не прекращала бояться за него: любая хворь могла забрать малыша. А если не хворь, то наставники, отец, старший брат. Первая Зима не щадила

слабых. Любой день мог стать для Эрвина последним. Сын был хрупок, словно свеча на ветру… но он был именно свечей — не камнем или клинком, как остальные.

В те годы София уже обучилась звать себя герцогиней Ориджин, носить лед на лице, широко расправлять грудь с нашитым нетопырем. Но еще слишком хорошо помнила себя ребенком — дочерью светлой, прекрасной Альмеры. И Эрвин был ее сыном — ее кровью, ее душой. Огонек, тлеющий в нем, — это ее, Софии, творение!

А позже оказалось: Иона тоже такова. Куда там великим полководцам и легендарным героям… Тьма сожри, да любая леди Ориджин родила хоть кого-нибудь легендарного. А София смогла произвести на свет двух северян с душою! Два к одному — она обыграла Север!

…И как было не выразить всего этого?!

За неделю переговоров Мирей стала для Софии самым близким человеком, после мужа и детей. Но София пока не узнала ничего истинно ценного. Ни одного из ответов, за которыми послал ее Эрвин.

* * *

Шторм не был особенно силен. Легкой и прочной «Морской стреле» вовсе не грозила опасность. Однако спустить шлюпку не представлялось возможным, и леди Мирей осталась ночевать в гостях.

Утром она проснулась раньше Софии и вышла на палубу. Укуталась в плащ, раскурила трубку. Ветер играл с ее волосами, оглаживал стройную фигуру, подбрасывал полы плаща. Мирей не была красавицей, да и юной девой никак ее не назовешь. Но некая сила — романтика тайны, возможно, — заставила матросов утренней вахты переместиться к ней поближе. Мирей не раз уже беседовала с тем или другим моряком. Экипаж симпатизировал ей — хотя бы потому, что она родилась в Поларисе. Потому они здорово удивились, когда Мирей поджала губы и выплюнула слово:

— Погань.

Ларри счел нужным уточнить:

— Миледи, это вы нам?

— Я не ожидала быть услышанной… Но коль вы слышали — значит, вам.

Они озадачились.

— Позвольте, миледи, с чего это вы так? Мы-то к вам со всей душой. О фольтийцах болтаем всякое — но вы-то не фольтийка! Чем мы вас обидели?

— О, что вы! Простите, если приняли на свой счет. Погань — за бортом. Я заметила кое-что, вот и сказала.

Недоразумение рассеялось, наладилась беседа. Спросили: как спалось? Она в ответ: спалось хорошо, а вам-то как? Несладко пришлось в бурю? Матросы: да разве это шторм! Не волны, а колыбель!

Но тут Потомок спросил, внимательно глядя за борт:

— Миледи, а погань-то где? Я ничего не вижу.

— Под нами, — ответила Мирей, — и всюду вокруг. В этих водах живет черный поганец.

Тогда присмотрелись все до единого. Ни черноты, ни поганцев. Обычное море — синяя вода, искристые волны.

— Ага, — сообразил Потомок, — черный поганец — это такой фольтийский дух? Как у шаванов — Странники. Его никто не самом деле не видит, просто верят, что он здесь.

— Увидеть его сложно, — признала Мирей, — но это не дух. Черный поганец — весьма опасный хищник. Да спасут вас боги, если упадете за борт.