Люди и Флаги

Бузинин Сергей Владимирович

Кони сшибались грудь в грудь, и те, кому не посчастливилось остаться на ногах или усидеть в седле оказывались просто перемолотыми в груду костей. Несмолкающий грохот револьверной пальбы в кромешном дыму сгоревшего пороха заглушался ржанием тысяч лошадей и тысячеголосым же криком. Дым уже не клубился, он стоял стеной, затрудняя дыхание и затмевая небо. Казалось, что тьма пала на землю, а солнце, стремясь рассеять эту тьму, рвалось в атаку вместе с нами, многократно отражаясь на лезвиях сотен сабель. Да! Здесь наши клинки собрали кровавую жатву. Уилкс был прав, федералам нечего было противопоставить отточенному удару наших клинков. Десятками и сотнями падали они на землю, щедро кропя ее своей кровью. Пирс Янг в очередной раз доказал, что он является блестящим примером талантливого командира. В ярости атаки, он со своим легионом буквально опрокинул шестой Пенсильванский

полк, разметав федеральную конницу в клочья. Удар его легиона был стремителен, как полет стрелы и сокрушителен точно удар топора лесоруба. Словно пушечное ядро, врезались его бойцы в стройные ряды пенсильванцев, расплескав их, казалось бы, неудержимый поток на маленькие ручейки и заводи слабого сопротивления. В смертельной толчее этой схватки было трудно разглядеть что-либо определенное. Была видна только безостановочная карусель рук, вздымающих клинки, которые сеяли смерть, пожиная кровавый урожай. Пройдя сквозь федеральную конницу, словно пушечное ядро через вирджинскую метель, Янг поддержал атаку моих каролинских полков. Совместным с Янгом натиском, мы растоптали остатки пенсильванцев, и тех немногих, из восьмого Нью-Йоркского, кто пока еще сопротивлялся. Почти незаметно рассеяли мы и третий Индианский, безжалостно уничтожая малейшие очаги сопротивления.

Видя наш успех, легион Джеффа Дэвиса усилил напор, и тут плотина сопротивления янки рухнула. Сначала единицами, а потом уже и сотнями, бросали «юнионисты» свое оружие. В бесполезной попытке скрыться отлавливали они лошадей, оставшихся без хозяев и мечущихся по полю. Но их стремление было тщетно, то тут, то там были видны картины, когда всадник в серой форме догоняет такого, же всадника, только одетого в синий мундир. Взмах саблей или револьверный выстрел, и вот противник падает, раскинув руки, а его лошадь снова мечется по полю, оставшись без наездника. Кровь текла рекой, сводя с ума и опьяняя не хуже бурбона. Это кровавое безумие продолжалась около часа. Ни что не может быть бесконечным, и вот – мы скинули последних сопротивляющихся в воду Раппахэннок. А дальше все было просто. Двигаясь по широкой дуге, мы зашли в тыл северянам, отсекли им пути к отступлению и в короткой, но кровавой получасовой схватке возле брода Беверли мы растерзали дивизию Дэвида М. Грегга, придя на помощь нашей бригаде Руни Ли. На помощь северянам торопились тысяча двести всадников из дивизии полковника Альфреда Даффе, но видимо впечатливших рассказами спасающихся бегством, они пустились в какой-то чрезвычайно долгий и сложный обходной маневр.

Кавалеристы моего доброго друга Мэтью Батлера настигли и разгромили их как раз возле брода Келли. Сэм был отмщен, и отныне никто не переубедит меня, что Всевышний не только справедлив, но и обладает чувством юмора.

Вы не поверите, джентльмены, но над всеми нашими успехами того знаменательного дня незримо реяла тень нашего Сэма. Нет, дело не в том, что он научил нас смотреть на саблю как на оружие. Дело в другом – наука сабельного боя привнесла в нашу тактику ту жесткость и решительность, которой рукопашный бой отличается от перестрелки. Расстреляв патроны, мы не пытались разорвать дистанцию – напротив, мы продолжали наступление, давая возможность перезарядить пистолеты своему второму эшелону. Мы не прекращали сражения ни на секунду, а когда дело доходило до клинков – вот тут, благодарность Сэму, мы чувствовали себя куда увереннее, нежели янки.

Страшная жесткость и решимость наших ударов сыграла свою роль, и Плезантон, получив сведения о нашей приближающейся пехоте, дал сигнал к общему отступлению федеральных сил. Сражение было окончено. Мы оставил за собой поле битвы.

Когда то давно, одержав очередную победу, французский император Наполеон I, озирая поле битвы, в гордости воскликнул: «Вот оно – солнце Аустерлица!». Я тоже мог бы гордиться солнцем станции Бренди, но вид поля, сплошь усеянного мертвыми телами в синих мундирах с вкраплениями серых, принес моему сердцу только горесть. Мы написали новую страницу в истории, но как, же больно от того, что в книге под названием «История», вместо чернил используют кровь. И горько осознавать то, что порцию этих страшных чернил для одной из кошмарных страниц предоставил именно ты.

Плезантон был хорошим командиром, но потеряв за один день больше четыре тысячи убитыми и ранеными, почти две с половиной только пленными, это еще не считая дезертиров, больше не имел возможности не то что атаковать, а даже хотя бы достойно оказать сопротивление.

Победа в самой кровавом сражении той войны открыла генералу

Ли дорогу на Пенсильванию, а всем нам – к долгожданному окончанию войны. Ли, развивая наш успех, вошел на территорию Севера, где пользуясь почти полным отсутствием кавалерийской разведки у противника, смог самостоятельно выбрать место для решающего сражения. Плезантон потерял в сражении за станцию Бренди половину своего корпуса и не имел сил, не то чтобы противоборствовать, а хотя бы приостановить неудержимый напор наших войск, чтобы найти время для получения пополнений. Все это привело к тому, что двенадцатого июля 1863 года, в двухдневном яростном сражении под Йорком, силам Севера был нанесен невосполнимый урон. Окончательным же итогом этого, без всякого сомнения, эпохального сражения стало Геттисбергское послание о мире, когда господа Линкольн и Джефферсон Дэвис, встретившись в небольшом городишке Геттисберг, совместно подписали послание к нации об окончании войны и признании Конфедерации независимым государством.

Как бы подводя черту под лекцией генерала, в комнату вошел Симмонс. Церемониально вышагивая, он держал на вытянутых руках алую бархатную подушку, поверх которой скромно лежал клинок с простым эфесом в потертых ножнах.

– Спасибо, Рэнсом. Джентльмены, я имею честь представить вашему вниманию клинок, принадлежавший «Немому Сэму», о котором вы неоднократно сегодня слышали.

– Выверенным, привычным движением Хэмптон вынул оружие из ножен, подставив клинок под лучи солнца. При этих словах Дженнингс стал деловито расчехлять свой аппарат, а Портер, явственно волнуясь, сделал шаг вперед, возможно даже чуть торопливей, чем это предписывали правила приличия.

– Вы позволите, сэр? – Портер протянул к клинку чуть подрагивающие от волнения руки. – К моему стыду, ранее я никогда не держал в руках столь славного оружия, да что там, я вообще оружие в руках не держал.

– Эт точно. Даже когда я тебя стрелять учил, ты мой «Смит-ВессОн» мало того, что выронил, дык еще и ногу мне чуть не прострелил. Так что, гляди не порежься, – коротко усмехнулся Дженнингс, – вы только представьте себе, генерал, сэр, я этому недотепе СВОЙ револьвер даю, просто сказка, а не револьвер, я на ём даже спусковую скобку, того, ампи… нет, ампа… вот-вот – ампутировал! А он его хоть и двумя руками схватил, а всё одно – не удержал. Револьвер, возьми, об землю хлопнись, да и выстрели. Еле-еле ногу отдернуть успел.

Услышав тираду, высказанную столь непривычным в этих стенах слогом, Хэмптон присмотрелся к говорящему сначала удивленно, а после – заинтересованно.

– Дженнингс… Дженнингс… – нахмурил брови генерал, вспоминая, где и при каких обстоятельствах он мог бы слышать эту фамилию, – Эл «Полковник» Дженнингс, если я не ошибаюсь?

– К Вашим услугам, генерал, – расплылся в улыбке фотограф, донельзя довольный тем, что известен великому человеку, – всегда к Вашим услугам.

– Простите, но, насколько мне известно, последний раз, когда газеты о вас писали, вам приписывали три попытки ограбления поездов в Арканзасе? А теперь вы здесь и в такой роли? – Подтвердившаяся догадка привела Хэмптона в изумление.

– Точно так, сэр, было дело. Только теперь с поездами и прочими безобразиями покончено. Пока я по Арканзасу гулял, встретился как-то раз мне один человек, не – не так – ЧЕЛОВЕЧИЩЕ! Это был бывший партизан из отряда Куантрилла, Рубен Когберн его фамилие. Так вот он и показал мне, это чудо – ферротип. И теперича я всецело предан искусству фотосъемки. Я отдам этому искусству всю свою жизнь и все свои силы, по крайней мере, те, какие у меня опосля Уильяма и его художеств останутся. Если он меня раньше в могилу не загонит. Я б и вас с тем человеком познакомил, генерал, сэр, да вот незадача – он нонче во Францию уехал, там, говорят, на бульваре Капуцинов какое-то новое чудо затевается.

Дженнингс, установив треногу аппарата, повернулся в сторону Портера, который застыл восхищенным изваянием, удерживая в руках клинок. Вспышка сгоревшего магния, и улыбка великого репортера навеки отразилась в стальной глади клинка.

Спустя час и десяток снимков, журналисты покинули гостеприимное поместье Хэмптона, оставив радушного хозяина наедине со своими воспоминаниями и напоследок немного его повеселив.

Провожая гостей, Хэмптон, наблюдая за неуклюжими попытками Портера взобраться на лошадь, шутливо предположил, что самостоятельный обратный путь верхом может стать для репортера крайне небезопасным. И что лучше бы ему было сесть на одну лошадь вместе с Дженнингсом. Последний, выслушав предложение генерала, смерил оценивающим взглядом Портера и веско промолвил: