Люди и куклы (сборник)
Шрифт:
Я снова в толпе у конюшни. Молодой человек уже открыл сумку, и у него тем целая радиостанция. А от сумки тянется провод с микрофоном. Микрофон держит «очкастый» прямо в руках.
В толпе все уже все знают. Знают, что сейчас по дорожке перед конюшней проведут кобылу. Даже знают, какую — Гориславу.
— Ведут! Ведут!
Если напечатать портрет этой Гориславы, то его можно продавать вместе с портретами популярных киноартисток: так гордо посажена у нее голова, такая челка, такие
Крак! — распахиваются двери конюшни, появляется Трофимыч. Лицо красное, взволнованное. Хочет, чтоб все хорошо получилось.
— Выводи!
Солнце ударяет в медную грудь Карата. Двое конюхов по бокам его с усилием сдерживают растянутые поводья. Горислава идет, покачивая крупом, метет хвостом по дорожке.
— Тихо! — внезапно кричит «очкастый». Горислава шарахается в сторону от крика, взвизгивает под копытами гравий. Карат поворачивает к ней голову. Конюхи приседают, растягивая поводья.
— Хгм-и! — выдыхает Карат в полной тишине. Растяжка ослабевает. Карат тянется к Трофимычу, ласково хватает его губами за плечо.
— Это все? — спрашивает «очкастый» после паузы.
— Все. А чего еще нужно? — говорит Трофимыч смущенно.
— Ржание! — кричит «очкастый». — Я же вам объяснял: мощное ржание!
Молодой человек снова улыбается.
После шумного обсуждения решают вывести другую кобылу.
— Эта ему не нравится, — говорит Трофимыч, ни на кого не глядя. — Горислава ему не нравится, сукиному сыну!
Непонятно, кого Трофимыч имеет в виду: «очкастого» или Карата.
Толпа у конюшни все прибывает. Картина повторяется сначала. Теперь на дорожке Вироза, вороная, поджарая. Профиль, как у лермонтовской Тамары.
— Как идет, ноги не сменит, — с восторгом шепчут в толпе.
— Тихо! — кричит «очкастый».
Полная тишина. Напряженные спины конюхов.
— Хгм-м!.. — и все. Все!
Одна кобыла сменяет другую. Все напрасно. Наконец, запас кобыл истощен.
Я ловлю взгляд Трофимыча. Мы встречаемся глазами. Мне хочется плакать.
— Одна только и осталась, — заявляет Сашка Прудов, охальник и балагур, — Ракитка с табунщицкой конюшни!
Толпа хохочет.
— Может, проведем?
— Ведите, кого хотите, — хрипло кричит «очкастый».
И вот на дорожке появляется известная во всем заводе Ракитка — лошадь, пережившая старика Митяя, который пас на ней жеребят еще до войны.
— Тихо, — говорит «очкастый» устало.
В толпе давится смешок.
Ракитка идет, понурив голову и растопырив уши, лениво обмахиваясь жидким хвостом. Конюхи с боков Карата распустили повода и подмигивают друг другу.
— И-и-и-и-агрхмм!.. — это не ржание, это рев льва, это гром, это песня.
— Ах! —
За всколыхнувшимися спинами я вижу черную разметанную гриву Карата, стрелами торчащие уши.
— И-и-и-и-гррр!
Толпа бросается врассыпную.
Я бегу с толпой, падаю, вскакиваю, бегу обратно.
Кто-то из конюхов уже сидит на Ракитке и лупит ее каблуками в бока, стараясь увести от конюшни.
Карат, не переставая петь свою песню, волочит по дорожке обоих конюхов, вцепившихся в повода.
Повсюду пляшут мальчишки.
Трофимыч с сияющим лицом наступает на молодого человека, крича:
— Видал, а? Видал, а? А ты говорил: «Ничего не получится!»
Молодой человек счастливо улыбается. Наконец порядок восстановлен. Кино уехало, очевидцы разбежались разжигать зависть непосвященных, кони расставлены по конюшням, а мы с Трофимычем идем к нему завтракать.
Красная рука Трофимыча лежит на моем плече. Захлебываясь, я спешу поделиться впечатлениями.
Трофимыч слушает снисходительно.
— Все не то, — обрывает он меня, когда мы останавливаемся у двери.
— Почему? — спрашиваю я. Трофимыч стучится согнутым пальцем.
— Потому что ты еще молодой, так-то.
Он вздыхает.
Дверь нам открывает сын Трофимыча, красавец-парень, который недавно вернулся из армии и на которого тщетно заглядываются лучшие заводские девчата.
Белая ворона
— Как тебя зовут? — спросил старик Настю.
— Настя, — сказала Настя.
— А на кого ты похожа? — спросил старик.
— Я похожа на папу, — сказала Настя.
— Нет, — сказал старик. — Ты похожа на маленькую цветную свечку, которую зажгли в темной комнате на новогодней елке.
Настя почему-то смутилась.
— Как ты думаешь, — спросил старик, — какая птица самая красивая?
— Не знаю, — сказала Настя. — Лебедь?
Старик покачал головой.
— Тогда павлин, — сказала Настя.
— Нет. Никогда.
— Но ведь не попугай же?
— Конечно нет, — старик засмеялся. — Хочешь, я скажу тебе? Самая красивая на свете птица — белая ворона.
Настя вопросительно посмотрела на меня, стараясь понять, согласен ли я со стариком.
— Почему именно белая ворона? — спросил я у старика.
— Потому что она — исключение, — сказал старик. — Вы можете здесь увидеть стаю лебедей, стадо павлинов, компанию страусов. Но вы никогда не увидите целую стаю белых ворон. Да этого и не может быть. Тогда все потеряет смысл. Разве можно увидеть сразу толпу гениев? Гении редки, как белые вороны…
Старик оглядел нас вызывающе. Мы не возражали.