Люди Истины

Могилевцев Дмитрий Сергеевич

– Сайидна, этого негодяя взяли у ворот! – выпалил Кийа. – Удрать хотел! Один, без своих головорезов.

– Глупец, – сказал Хасан, хмурясь. – Веди его сюда.

Когда привели Халафа, дрожащего, похожего на бурдюк с топленым жиром, серолицего, с безумными, прыгающими глазами, – Хасан приказал воинам отпустить его. И в комнате велел остаться только женщине, забившейся в угол, будто раненый зверек, Халафу да Кийе, приставившему к горлу мошенника саблю.

– Зачем ты хотел бежать, брат Халаф? Какой грех тебя гнал? Ты солгал мне о ней? – Хасан показал на женщину.

– Не-ет, – простонал Два Фельса, – я правду сказал, клянусь, сказал правду, мне показалось, сайидна мне не поверил, мстить

будет, убивать будет, старый вор хочет жить, простите, отпустите меня, господин, я правду говорю, правду!

– Не смей хныкать, змея! Хотя бы подохни мужчиной! – крикнул Кийа бешено.

– Оставь его, – попросил Хасан. – Тому, кто всю жизнь лгал и предавал, всюду чудится ложь.

– Простите меня, сайидна, – выл Два Фельса в смертельном страхе, – я старый стал, совсем разум потерял, мне везде смерть чудится, везде.

– Это потому, что ты ее тысячу раз заслужил! – крикнул Кийа.

– Отпусти его! – приказал Хасан. – Убери саблю!

Кийа нехотя вложил клинок в ножны. Халаф вскочил, дрожа, прижался к стене.

– Отпустите его, господин, – вдруг раздался робкий голос. – Он был добрый со мной.

Хасан с Кийей обернулись в изумлении.

– Конечно, женщина, – сказал Хасан. И, повернувшись к Хадафу, произнес: – Я уже сказал тебе – ты свободен, брат мой. Ты зря не предупредил меня, покидая крепость. Люди подумали недоброе. Мы живем среди врагов, приходится быть осторожным. Ты можешь уехать хоть прямо сейчас, – но я огорчусь, ибо не успею одарить тебя ничем, кроме слов благодарности. Это опечалит меня, потому что я хотел бы щедро одарить того, кому стольким обязан. Того, кто привез мне великий дар.

– Так я могу идти? – спросил Два Фельса недоверчиво.

Хасан кивнул. Сын Сасана попятился вдоль стены и, улыбнувшись слабо, шагнул за дверь.

– Он лжет, сайидна. Он лжет. Даже мне это очевидно! – крикнул Кийа.

– Именно потому я в большом, большом сомнении. Слишком тяжела эта ложь, слишком велика. У нее вкус Истины, которую мы с тобой ищем и защищаем. Он мог и в самом деле подумать, что я хочу его убить, – именно теперь, когда он мне больше не нужен. На совести его много грязи, и под нею она черна и мала.

– Но ведь удирать так – это глупо, нелепо! Мы ведь догнали бы его, даже если бы он выбрался за ворота! Он же не такой дурак. Он все это разыграл, чтобы убедить вас!

– Может, и так. А может, ему показалось, что иначе рассеять мои сомнения невозможно. Или он от страха уже не понимал, что делает. Он постарел, Кийа. Он болен. Хворь ест его изнутри, – и тело, и разум. Это очевидно с первого взгляда на него. Он изолгался, привыкнув предавать. Демоны преследуют его повсюду. Он мог сказать правду – потому что в ней его последняя надежда. Но не будем спешить. Пусть твои люди слушают все, что говорит брат Халаф и его свита. А там – посмотрим.

Женщину Хасан велел отвести к своей жене, чтобы та позаботилась о ней. А сам всю ночь без сна простоял на коленях. Страх сменялся радостью, почти уверенностью, – но тут же опять накатывали подозрения. И горечь. Все эти годы служения Истине, годы, когда учился распознавать ее в лицах мира, оказались бесполезными для самого важного. Но не потому ли это, что важнейшее и сокрыто самой плотной тенью? Не признак ли это того, что Истина близка, что земное ее средоточие – рядом? Разве старый изощренный мошенник Два Фельса рассчитывал, что встретившие его в восторге и благоговении падут перед ним на колени, сразу поверив в то, что он преподнес? Или он решил, что чаша терпения переполнилась и пора сделать первый решительный ход, чтобы спастись? Поставить на кон свою жизнь? Рискнуть всем, чтобы выиграть все? А если – правда? Если и в самом деле

Алух-Амут станет земным средоточием Истины, приютом ее земного воплощения, доказательством правды, Аллахом на этой земле? Какую силу это даст! Конечно, все враги тут же подымут яростный вой, обвиняя во лжи. А первым завоет тот, кто вчера был другом и опорой, – Египет и его даи, верные новому имаму. Вражеский натиск не удвоится – удесятерится. Но разве сейчас, когда в руках неприступные горные крепости, стоит этого бояться? А может, на самом-то деле, во всей долгой тяжелой жизни Хасана, проведенной в скитаниях, в поиске пути к Истине через невзгоды и испытания, теперешние сомнения – это и есть самое важное испытание? Та последняя проба, за которой последует благословение – или проклятие? Что, кроме самой Истины, могло стать таким испытанием для Хасана, прошедшего путь на грани смерти и жизни, видевшего сотни тысяч людей и их душ и сохранившего их все в своей памяти?

Рассвет застиг Хасана смертельно усталым – как после тяжкого, смертного труда. После борьбы с невидимым ангелом, всю жизнь стоящим у нас за плечами, живущим нашей силой и крепнущим или слабеющим – вместе с нами. Утренний чай Хасану вместо слуги принес сам Кийа.

– Салям, сайидна, – сказал, войдя. – Наши гости уже собрались уезжать. Я им приготовил добра всякого в подарок.

Выпив чаю, Хасан вышел проводить гостей. Два Фельса будто постарел вдвое за эту ночь. Красные, налитые кровью глаза, трясущиеся руки.

– Жаль, что дела призывают тебя столь срочно, брат Халаф, – сказал ему Хасан. – Да хранит тебя Аллах на твоих нелегких путях.

Два Фельса поклонился в ответ и, чтобы выпрямиться, ухватился за подпругу седла. Хасан внимательно посмотрел в морщинистое, бледное, дряблое лицо вора, под утренним солнцем казавшееся слепленным из теста, – и мысленно вычеркнул его из того списка, который когда-то возглавлял великий визирь сельджуков Низам ал-Мулк.

В полдень к Хасану, молившемуся и размышлявшему, снова пришел Кийа. И попросил прямо с порога: «Сайидна, отдай мне его!»

– Нет, – ответил Хасан сурово. – Оставь его судьбу Аллаху. Он – справедливейший из судей. И Он уже вынес свой приговор.

– Как повелите, сайидна, – ответил Кийа угрюмо, но в глазах его промелькнула радость. – А как быть с его подарком?

– Быть может, он все-таки не солгал. Старые злодеи на склоне лет нередко хотят запечатать свою судьбу правдой. А если есть хотя бы малая возможность правды его слов, мы его подарок должны хранить как величайшую драгоценность. И молить Аллаха о том, чтобы, когда придет время, Он открыл нам Истину – и Ее лицо на этой земле. Задача наша тем проще, что здесь лишь двое – ты и я – знаем о сомнениях. Пусть оно и останется так до тех времен, когда Милосердному будет угодно нас просветлить. Поклянись мне в этом, Кийа, названный для надежды!

– Клянусь! – эхом отозвался Кийа.

– Да будет так, – заключил Хасан. – …У тебя ведь до сих пор нет сыновей?

– Три дочери, сайидна, – ответил Кийа и, помявшись, спросил смущенно: – Сайидна, а где вы собираетесь ее спрятать? Оставить у своей жены?

– Ты прямо читаешь мои мысли, – Хасан усмехнулся. – Не скрою, я размышлял об этом. Моя жена – не лучшая хранительница для нее. Она не может уследить даже за своими детьми. Бери ее в свой дом, Кийа, если захочешь. Заботься о ней, бери ее на свое ложе, – она ведь тебе нравится? …Ну, не смущайся, а ведь вижу, что она понравилась тебе. Она очень красивая. За то ее старый вор и выбрал. Кроме того, помимо тебя и меня, некому позаботится о ней. Ведь охраняющий ее должен знать ее тайну – и понимать ее ценность. А если она родит сына и наша великая надежда оправдается, ты сможешь стать тем, кто направит земную жизнь Имама.