Люди как боги (илл. С. Цылова)
Шрифт:
— Просьбы — да. Но это приказ, Эллон!
Эллон впился неистовыми глазами в синевато-фосфоресцирующее, замкнутое лицо Орлана. Я уже говорил, что не понимал взаимоотношения двух демиургов. Орлан робел перед Эллоном, временами казалось, что Орлан перед ним заискивает. Теперь я видел, что раскрывается обратная сторона его дружбы с людьми. Мы отменили все ранги, только личные способности служили мерой достоинства. Орлан стремился показать, что всей душой поддерживает новые порядки, но перехлестывал: у него ведь не было всосанного с молоком матери чувства равенства. Он становился, став демиургом, разрушителем наизнанку — добровольно унижал себя, как бы расплачиваясь за прежнее возвышение. А сейчас у
— Не понимаю тебя, Орлан…
— Когда будет операция, Эллон?
Эллон с грохотом вхлопнул голову в плечи. На иной протест он уже не осмеливался.
— Буду готовить питательные растворы…
Он склонил гибкую фигуру в покорном поклоне. В полном молчании прозвучал железный голос Орлана:
— Контролировать операцию буду я, Эллон!
Орлан унесся неслышными шагами, и, пока он еще был в помещении, Эллон не распрямлял спины. Граций шагал шире меня, но и ему понадобилось больше минуты, чтобы догнать демиурга. Зато когда я приблизился к ним, Орлан был прежним, не тем, давним, какого я только что видел, а новым, каким жил среди нас, — любезным, приветливым, с добрым голосом, с добрым взглядом.
Я не удержался:
— Могу вообразить, Орлан, какого ты нагонял страха, когда был любимцем Великого разрушителя.
Он ответил с бесстрастной вежливостью:
— Это было так давно, что я уже не верю, было ли.
— Бродяга боится операции и особенно боится, что ее будет делать Эллон, — сказал я.
На какой-то миг я снова увидел высокомерного вельможу Империи разрушителей.
— Напрасно боится. Демиургам с детства прививают привычку к послушанию и аккуратности. Эллон — выдающийся ум, но в смысле аккуратности не отличается от других демиургов.
Я возвратился к Бродяге. С драконом беседовал Ромеро. Беседа шла в одни уши — Ромеро разглагольствовал, Бродяга, бессильно распластав крылья и лапы, слушал. Меня снова пронзила боль — так жалко приникал к полу дракон, еще недавно паривший выше пегасов, ангелов и всех своих собратьев. Дракон печалился, что возвращение даже толики былого могущества равносильно повторному пленению. Ромеро красноречиво опровергал его опасения:
— Что такое пленение, высокомудрый крылатый друг? Все мы пленники корабельного пространства — от этого печального факта не уйти. И разве вы, любезный Бродяга, не более стеснены в вашей сегодняшней дракошне, чем в прежнем хрустальном шаре на злополучной Третьей планете? Ибо даже наш скудный корабельный простор вам недоступен. Нет, не горькое пленение вас ожидает, а великолепное высвобождение. Вы ужесточите свою геометрическую нынешнюю несвободу еще на десяток метров, не более. Но зато вам станут подвластны любые движения — механические, сверхсветовые — в любом направлении! А вам так не хватает движения, мой бедный друг. Скудный запас движений, отмеренный вашему блистательному, но чересчур громоздкому телу, исчерпан, не будем закрывать на это глаза. И вот сейчас вы обретете величественную свободу — не просто командовать механизмами звездолета, а вобрать их в себя, как свои органы, самому стать звездолетом, мыслящим кораблем, могущественным кораблем, легко пожирающим пространство! Прекрасна, прекрасна уготованная вам доля управляющего корабельного мозга!
Ромеро потом спрашивал, произвела ли на меня впечатление его речь. Я ответил, что в ней было много чисто драконьих аргументов, а на меня драконады не действуют. Он с язвительной вежливостью возразил, что под драконадами я, вероятно, подразумеваю эскапады, но хоть слова эти созвучны, ни того, ни другого
— Сегодня, Бродяга, — сказал я. — Сегодня ты совершишь очередное превращение. Ты, единственный среди нас, меняешь свои облики, как женщина прически. Ты был великим Главным Мозгом, потом превратился в лихого летуна и волокиту. Сегодня ты приобретаешь новую ипостась, так это, кажется, называется на любимом древнем языке нашего друга Ромеро, — станешь вдумчивым исследователем, энергичным звездолетчиком, властным командиром корабля.
— Благодарю, Эли, — прошептал он и закрыл глаза.
Как и обещал, я присутствовал при операции. Описывать я ее не буду. В ней не было ничего, что могло бы поразить. Зато я был потрясен, когда впервые вошел в помещение, отведенное Мозгу. Оно напоминало галактическую рубку на Третьей планете — теряющийся в темноте купол, две звездные сферы, стены кольцом… А между полом и потолком тихо реял полупрозрачный шар — в нем обретался наш друг Бродяга, навеки переставший быть бродягой.
Не вид комнаты и не вид шара потряс меня: я был к этому подготовлен. Но голоса, который звучал у меня в ушах, я не ожидал. Я думал услышать прежний шепелявый, сипловатый, насмешливый, ироничный присвист дракона, я уже успел позабыть, что Бродяга, до того как стал бродягой, разговаривал по-иному. И вот этот давно забытый, мелодичный, печальный голос обратился ко мне:
— Начнем, Эли?
Не знаю, как я справился с дрожью. Я пробормотал самое нелепое, что могло прийти в голову:
— Ты тут? Тебе хорошо, Бродяга?
Голос улыбался — чуть грустно и чуть насмешливо:
— Нигде не жмет. Эллон был бы мастером по поставке мозгов на Станции Метрики, если бы вы не разрушили Империю разрушителей. Со многими механизмами я уже установил контакт. Скоро я оживлю корабль, Эли! Пусть Эллон налаживает выводы на «Змееносец» — попробую привести в движение и его.
— Бродяга, Бродяга… Могу я так тебя называть?
— Называй как хочешь, только не Главным Мозгом. Не хочу напоминаний о Третьей планете.
— Ты будешь для нас Голосом, — сказал я торжественно. — Вот так мы и будем называть тебя — Голос!
Я доложил Олегу, что можно разрабатывать карту дальнейшего рейса к ядру. От Олега я завернул к Грацию, сел на диван, привалился к спинке. Я был основательно измотан.
— Тебе нужна помощь, Эли? — участливо поинтересовался галакт. — Могу предложить…
Я прервал его:
— Граций, ты знакомился с тем, как наш бывший Бродяга, ныне принявший имя Голос, входит в свою новую роль? Двигаться со сверхсветовой скоростью мы скоро сможем. И наши боевые аннигиляторы оживут, а без них мы — пушинка в бесновании стихий. Граций, помоги Голосу… Стань ему помощником.
Галакт с удивлением смотрел на меня.
— Что скрывается за твоим предложением, адмирал Эли?
Я закрыл глаза, минуту молчал. В голове не было ни одной ясной мысли.
— Не знаю, Граций. Смутные ощущения… У людей они имеют значение, а как объяснить их вам, когда не могу выразить их словами? Вы с Голосом одной породы… Просто это моя просьба, Граций…
Галакт ответил с величавой сердечностью:
— Я буду помогать Голосу, Эли.
Никто не знал, какие силы блокировали наши мыслящие машины, но силы эти, постепенно слабея, переставали быть непреодолимым заслоном. Меня лишь удивляло, что машины не просто отремонтированы, по формуле «не работала — заработала», а как бы пробуждены из сна — еще не было прежней быстроты решений, сохранялась какая-то вялость. Эллон заверил, что все прежние достоинства машин возродятся, когда блокирующие силы совершенно исчезнут, а дело идет к тому.