Люди на корточках
Шрифт:
На кухне он трясущимися руками разжег газ на польской плите и поставил чайник, одновременно пытаясь сосредоточиться и собраться с мыслями. Он вспомнил утренний визит к Переверзеву, тихому, приличному человеку, у которого они тихо и прилично и с большим удовольствием поговорили о политике и пришли к выводу, что Якубовский -очень странный генерал.
Стеблицкий как-то об этом не задумывался, не ставил себе такого вопроса. Генералы и депутаты были в его глазах сродни античным героям, обитателям Олимпа, и, как всякие герои, не допускали толкований. Но Переверзев просверлил его сквозь наивные круглые очки жгучим, как крапива,
Таким же манером они выяснили, что и спикер Хасбулатов —тоже странный человек, и адвокат Макаров —тоже, и даже Руцкой, вовсе не странный, но как-то странно себя в последнее время ведет, и вообще все странно, и непонятно, чем кончится. А потом очень осторожно, с оговорками и поправками, постановили, что евреи все-таки тоже странная нация, и без них, пожалуй, не обошлись и на этот раз.
Потом они мило распрощались, и он пошел домой по грязной улочке, размышляя о демократии, падении нравов —и накликал. И все смешалось —испуг, восторг и снова испуг, почти на грани умопомешательства. Что-то сдвинулось в мире, что-то случилось такое, на фоне чего даже генерал Якубовский не выглядел таким уж странным, и надо было срочно расставлять все по полочкам, трезво осмыслять и переосмыслять, а вместо этого приходилось подыгрывать в фарсе южного гомика с алкоголиком Барским в главной роли. Олег Петрович окончательно склонялся уже к мысли, что крупно ошибся —и в актерах вообще, и в Барском персонально, и в его белом пиджаке. Скорее всего где-то в
Алабаме именно в таких белых одеждах сидят на корточках возле алабамских пивных бочек местные ханурики.
Что-то вдруг загремело в ванной, и Стеблицкий в смятении бросился на шум. То, что он увидел, добило его окончательно.
Отрицательный персонаж Чэнс в белоснежном костюме стоял перед зеркалом в сверкании кафеля и вороватыми движениями опрастывал в пластмассовый стаканчик флакон с иностранным одеколоном “Премьер”, которым Олег Петрович очень гордился и пользовался в крайних случаях. Изысканный одеколон спазматически изливался в пластиковый стакан с тихим противным хрюканьем.
Олег Петрович превратился в соляной столб. Чэнс исподлобья кротко взглянул на его бледное лицо, демонстративно повернулся спиной и очень быстро выпил содержимое стаканчика. Возможно, для неразведенного одеколона это было даже чемпионское время. Затем он помотал головой и поставил пустой флакон на полку. Постепенно движения его делались замедленными и умиротворенными. Он, не торопясь, сполоснул стаканчик под струей горячей воды и спокойно вернул его на место. Мельком глянул на себя в зеркало и подмигнул.
Олег Петрович издал горлом жалобный звук. Барский усмехнулся и мягко вытолкал хозяина в коридор. Вышел сам из ванной и аккуратно выключил за собой свет.
И Стеблицкий взорвался. Сильно разбавленная беспощадным временем шляхтетская кровь его наконец-то вскипела. Это явление чудесным образом совпало с закипанием чайника, и Олег Петрович превосходным преподавательским голосом отчитал Барского как мальчишку под свист пара и дребезжание жестяной крышечки. Лучшего разноса он не учинял за всю свою школьную жизнь и получил теперь огромное удовлетворение, единственно жалея, что не имеется свидетелей этого маленького, но блистательного
Властный и прямой, он вернулся к гостю и недвусмысленным жестом подал Барскому его элегантную шляпу. Барский шляпу принял безропотно и напялил ее на затылок, как сельский ухарь.
Его здорово развезло, он покачивался, беспрестанно моргал и улыбался. Олег Петрович молча и величаво указал ему на дверь. Только так!
Барский однако уходить не торопился. Он сунул руки в карманы, широко расставил ноги и сверху вниз поглядел на Олегу Петровича с пьяным добродушием. От него пахло “Премьером”.
—Ты что, обиделся? —спросил он слегка заплетающимся языком. —Из-за паршивого одеколона? Ты что, серьезно — обиделся?
Олег Петрович лишь повторил величавое движение руки.
Барский тоже взмахнул рукой и категорически ткнул Олега Петровича в грудь указательным пальцем. Он сделался серьезен.
—Если из-за одеколона, —сказал он строго, —то это зря. Сейчас пойдем ко мне, и я дам тебе сто флаконов такого одеколона. И вообще повеселимся. Я вижу, ты — холостяк, и тебе нужна баба. Найдем. И вообще...
Олег Петрович покраснел —Барский здесь явно наступил ему на заветную мазоль —но ответил непреклонно:
— Я-с-вами-никуда-не-пойду! А вы немедленно покинете этот дом и более никогда...
—Ой-ой-ой! —презрительно пропел Барский. —Подумаешь, Орлеанская девственница! Знаешь, что я тебе скажу, Олежка? Ей-богу, ты не обижайся, но ты все-таки сволочь! Ты, учитель, чему ты можешь научить вот этих юных... как их!.. цветов и стеблей? Да ничему! Ты же —законченный эгоист. В трудную минуту ты предаешь одинокого измученного человека из-за глотка одеколона! И это притом, что я, строго говоря, спас тебя утром от набега обезьян! И это притом, что я пообещал тебе расплатиться за одеколон сторицей... и это притом... — он на секунду задумался и закончил не совсем уверенно, — ...что я, кажется, могу превратить тебя в... например, в жабу...
Тут он пришел в возбуждение, пошатнулся, задел плечом старинное, еще мамино зеркало и воскликнул:
— Мы ж с тобой... я ж тебе... забыл?!
Он схватил Стеблицкого за величественную руку и принялся шарить взглядом по стенам прихожей. Наконец он уставился на выключатель ванной комнаты, который только что выключал.
—Вот, гляди... Тебя я в жабу не буду... Но для интересу... Вот, например... —голос его сделался драматически-зловещим. — Хочу, чтобы этот выключатель превратился в жабу!
Стеблицкий невольно стрельнул глазами в сторону предмета колдовства. Это был стандартный выключатель из розовой пластмассы с черным рычажком. И еще секунду он оставался таким. А затем он вдруг потемнел и вспучился, словно поджарился изнутри, шевельнулся и шлепнулся на пол, открыв в бетонной стене зияющую дыру с двумя алюминиевыми концами в глубине.
Стеблицкий тупо посмотрел вниз, и волосы зашевелились у него на голове —на полу сидела жаба. Она была пятнистая, как десантик, влажная и дышала часто и тяжко, как пенсионерка Сукристова, преподавательница из их школы, страдающая астмой.