Люди не ангелы
Шрифт:
Кохановчане, которые в зимние месяцы работали на сахароварне, отнеслись к словам гостей с завода сочувственно и с доверием. А многие, особенно те, у которых хозяйство было покрепче, отмалчивались или откровенно заявляли, что проживут как-нибудь и без колхоза.
Платон Гордеевич Ярчук решил с колхозом повременить. Пусть другие попробуют, пусть узнают - жарко там или холодно. Спешить ему некуда, тем более что вступление в колхоз - дело добровольное. Наконец, сперва он должен найти для дома подходящую хозяйку.
И хотя впереди еще были осень
Когда переступил порог богатого Оляниного дома, увидел, что хозяйка стоит перед сидящим на табуретке Серегой - сверстником Павлика - и, что-то шепча, катает по его нестриженой голове куриное яйцо. В стороне, на краешке стула, сидела, благоговейно наблюдая за происходящим, Серегина мать, Харитина - не старая, но с изможденным, серым лицом женщина.
Молча кивнув головой на приветствие Платона, Оляна указала ему какими-то чужими глазами на длинную лавку с украшенной резьбой спинкой. Платон присел, а Оляна, разбив яйцо над стаканом и долив туда из бутылки свяченой воды, начала рассматривать стакан на свет.
– Зачем же ты, хлопчику мой любый, спал на сырой земле?
– ласково спросила она Серегу. Потом указала на плававший в стакане желток, на кисельные разводья белковины и пояснила: - Вот дерево, а вот ты, неразумное дите, спишь на траве.
– Под грушею, наверное, спал, шибеник!
– сверкнув на Серегу сердитым взглядом, сказала Харитина.
– Теперь возись с ним. Кашляет, в жару весь.
Оляна что-то пошептала над Серегой, потом наставительно изрекла, обращаясь к Харитине:
– На все воля божья... Грех на детей ожесточаться. Ты вот что: вечером свари липового цвету, напои хлопчика отваром и уложи спать под кожухом.
– Сделаю, тетка Оляна... Большое спасибо вам.
– Надо бы хлопчика к делу пристраивать. Мог бы уже телят пасти, ответила Оляна.
– Мал еще, пусть на улице поиграет.
– Улица добру не учит. Собираются вот такие неразумные и чужие сады обносят, деревья калечат. Ну скажи, хлопчику, лазил ты в мой сад?
– Н-нет, - боязливо ответил Серега, пряча глаза.
– Вот, золотце, вот, славный мой. А если захочешь яблок - приходи, угощу. Не жалко. И колядовать на рождество приходи. Будут конфеты, орехи... Добрый пастушок из тебя выйдет, шустрый.
Когда Серега и Харитина ушли, Оляна, точно впервые увидев Платона Гордеевича, закудахтала:
– Здравствуй, вдовая головушка! Рада видеть тебя, рада слышать слова твои. С чем пожаловал: с добром или злом? Ой, Платоне, Платоне! Бога гневишь. Вон в селе сколько разговоров о тебе: бают, меняешь жинок, как цыган коней. Зачем же так неразумно? Бог - он все видит, все запоминает. Но пока до его суда дело дойдет, люди уже сами строго судят тебя.
– Не об этом разговор, - хмуро ответил Платон.
– Ты скажи, Оляно, свою думку насчет колхозов. Что тебе твой бог говорит?
– Не трожь бога, Платон! Не то совсем лишит тебя разума.
– Ты же сама знаешь, что всякая власть от бога. А
Оляна заморгала своими большими, глубоко сидящими глазами и тяжело вздохнула, будто прощая Платону Гордеевичу его легкомыслие.
– Не забывай, Платоне, - раздумчиво произнесла она, - власть - это люди. А людей всегда нечистый путает. Вот и колхозы - от нечистого.
– Ты советуешь не вступать?
– У совести своей спроси, Платоне. А вот хлебушек припрятать подальше советую. В нем - кровушка твоя. Обмолоти урожай и половину на черный день схорони.
Оляна помолчала, окатила Платона Гордеевича с ног до головы испытующим, изучающим взглядом и улыбнулась, заиграв толстыми бровями:
– Женишок!.. Ты хоть бы бороду укоротил.
– Боюсь, тогда молодые да шею станут вешаться, - засмеялся Платон.
– Так уж и боишься... И чего тебя по чужим селам носит? Мало баб в Кохановке?
– Кохановских совестно будет прогонять.
– Какая ж нужда заставляет прогонять?
– Что поделаешь, - развел руками Платон.
– Не могу подобрать хорошей хозяйки.
– Может, я тебе подошла бы?
– то ли всерьез, то ли в насмешку спросила Оляна, глядя Платону в лицо.
– Ты не по моим зубам, - отшутился Платон, - не тем цветом вышла...
Хотел еще что-то сказать, но в хату зашел младший сын Оляны, двадцатилетний Назар.
– Добрый день, - бойко поздоровался он, швырнув на лавку картуз.
8
Платон Гордеевич внял совету Оляны и стал готовить тайник для зерна. Придумал очень просто: сделать изнутри сарая двойную стену. В полуметровый простенок можно ссыпать хоть весь урожай.
Работал ночами при керосиновом фонаре, чтобы не обратить внимания соседей и избежать расспросов Павлика. Но недремлющее око села было больше занято семейными делами Платона, чем хозяйственными.
В субботу он особенно долго задержался в сарае, поэтому в воскресенье проснулся, когда солнце поднялось уже высоко.
Заспанный и отупелый после долгого сна, Платон вышел на порог и прищурился от плеснувшего в глаза света. Тут же услышал, как у ворот с визгом взорвался многоголосый бабий хохот. Увидел на улице у своего подворья целое войско женщин с пустыми ведрами. Опешил... Мелькнула дикая мысль: "Может, без штанов вывалился во двор?.." Трусливо и суматошно оглядел себя, вызвав новый взрыв смеха.
– По какому случаю ярмарка?
– глуповато улыбаясь, чтобы скрыть растерянность, спросил Платон Гордеевич, направляясь к воротам.
– Пришли на старого кобеля поглядеть, - насмешливо ответила за всех Ксеня - высокая, повязанная белым платком молодица.
– Какого кобеля?
– изумился Платон.
– Где он?
– А вы очи продерите! Читайте на хате!
Платон Гердеевич обернулся и похолодел. Вдоль белой стены, ниже окон, от угла до самых дверей дегтем полуаршинными корявыми буквами было написано "В цiй хатi проживає старий кобель".