Люди не ангелы
Шрифт:
С председателем колхоза Кузьма встретился неожиданно. Павел Платонович появился на тропе, петлявшей по огородам от старых левад к выгону; он всегда так ходил из дому в контору правления. По его быстрой энергичной походке и по тому, что капелюх надвинут на самые глаза, Кузьма понял, что председатель чем-то рассержен и в такую минуту к нему лучше не подступаться. Он так и сделал: приняв крайне озабоченный вид, круто повернул к тускло синевшей внизу Бужанке и быстро зашагал навстречу упруго дохнувшему влажному ветерку. Но тут же услышал
– Кузьма Иванович, минуточку!
Лунатик с притворным удивлением покрутил головой по сторонам, будто не зная, кто и откуда позвал его, затем, посмотрев на председателя, с подчеркнутой радостью откликнулся:
– А, Павло Платонович! Здоров був, голова! Как спалось, отдыхалось?
– Спасибо, - хмуро ответил Павел.
– Инструктора обкома видели?
– Какого инструктора?!
– Настя Черных к вам его направила.
– Ко мне?!
– Кузьма испуганно перекрестился, ибо всегда чувствовал за собой какую-нибудь вину: то баловался самогоноварением, то прихватил с колхозного тока сумку зерна.
– Ну, не лично к вам. В вашу хату. У вас же ночевал техник-строитель?
– У нас, у нас.
– Вот он к нему и пошел.
– Там хата открыта. А строитель еще тово... спит, - поспешил Кузьма успокоить и себя и Павла Платоновича.
– Но если надо, я уже скачу до дому!
– он перебрал обутыми в разбитые парусиновые туфли ногами, тщетно стараясь изобразить застоявшегося рысака.
– Не надо, - остановил его взмахом руки Павел.
– Разыщите лучше Тараса и скажите ему, что приехал представитель обкома. Пусть идет к нему и действует по обстановке.
– Все ясно как белый день!
– Кузьма снова нетерпеливо затоптался на месте.
– А насчет горилки и закуски Тарасу намекнуть?
– Боже вас упаси!
– Павел измерил Лунатика строгим, предупреждающим взглядом и зашагал через выгон к белостенному зданию.
Когда Павел Ярчук поднялся уже на крыльцо правления колхоза, Кузьма Лунатик вдруг вспомнил, что не спросил об Андрее. Но окликать председателя не осмелился и, досадливо почесав в затылке, стал прикидывать в уме, где сейчас может быть Тарас Пересунько - секретарь партийной организации кохановского колхоза.
28
Тарас Пересунько - младший сын Югины, родной сестры Павла Ярчука. Теперь он был хозяином в старом ярчуковском доме, откуда Павел и Тодоска переселились в новый дом, построенный после войны в опустошенной леваде. Тарасу уже под тридцать. Отслужив в армии, он вернулся в Кохановку и женился на молоденькой учительнице начальной школы Докие (или Докие Аврамовне, как звали ее школяры), невысокой, стройной девушке, не очень красивой, но с живыми ясными глазами, добрым, доверчивым взглядом и мелодичным, несильным голосом.
Югина и ее муж Игнат - тяжко покалеченный на войне - очень гордились тем, что Тарас, простой хлопец с семилетним образованием, взял в жены учительку, и приняли ее в семью
А когда пошли у Докии и Тараса дети (сейчас их уже двое), Югина, повторив судьбу бабушек многих поколений, взяла заботы о них на себя. Да и не только о детях. Несмотря на то, что Югине давно перевалило на шестой десяток, она вела все хозяйство в доме и ухаживала за одноруким и одноногим Игнатом.
Некогда могучий, краснолицый, гнувший своими ручищами конские подковы, Игнат жил теперь, как клубок боли, которая часто просыпалась в нем и начинала терзать пронизанное многими осколками тело.
Почти лишенный возможности передвигаться, Игнат целыми днями слушал радио или читал газеты и журналы, а потом тайком доставал из-под матраца толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке и подолгу сидел над ней с карандашом в руках. Тарас догадывался, что за "бухалтерию" ведет его отец в черной тетради, ибо нередко, заглядывая в нее, задавал Тарасу неожиданно-каверзные вопросы.
– Ну, как ты мыслишь, Тарас, новым культом у нас еще не пахнет? спросил однажды Игнат.
– Вроде нет, - ответил Тарас, хотя временами и сам был не прочь покритиковать начальство: после разоблачений культа личности это стало модным в селе. Иногда доставалось даже секретарю обкома партии, хотя все, кто когда-либо встречался с ним, относились к нему с уважением, как к человеку умному, знающему жизнь и людей, умеющему смотреть в корень.
– Ой, смотри!
– Игнат недовольно хмурил брови, если Тарас не разделял его опасений.
– Чтоб не было, как в тридцатых!
В тридцатых годах Игнат Пересунько пострадал из-за культа. Как-то весной купил он в Виннице на рынке поношенные ботинки и завернул их в газету, не обратив внимания, что в газете был напечатан портрет наркома. Один гражданин, приметив это, потребовал от Игната идти за ним. Привел в какое-то помещение и, не говоря ни слова, "заехал" Игнату в ухо. А Игнат, полагая, что гражданин хочет отнять у него ботинки, развернулся и так ткнул ему кулачищем между глаз, что тот летел через всю комнату до противоположной стены. Откуда-то взялись люди в военном, скрутили Игната. Целую неделю сидел он в "холодной". Обошлось все благополучно только потому, что, пока выясняли личность Игната, самого наркома объявили "врагом народа".
И теперь Игнат со знанием дела раскрывал свежие газеты, прикидывая в уме, может ли газета привести несведущего человека к беде.
Но самыми неприятными для Тараса вопросами отца были те, которые касались не обязательных, по мнению Игната, или неразумных государственных расходов.
– Вот скажи мне, Тарас, - спросил однажды у сына Игнат, - не через меру ли мы щедры на помощь чужим странам?
– А как же иначе?
– удивился Тарас.
– Жить под одним небом и не помогать тем, кто в беду попадает?