Люди огня
Шрифт:
Он преклонил колени перед Иоанном, и тот произнес слова благословения. Жан встал, и они обнялись.
— Пьер, ты остаешься?
— Нет, я с тобой.
Дело было не столько в Плантаре, никаких верноподданнических чувств к нему я не испытывал, хотя с ним было несколько легче, чем с Иоанном Богословом. Просто Европа нравилась мне куда больше, чем эта пустынная земля.
ГЛАВА 5
Мы за день добрались до Яффского порта: Жан, Вацлав и я. Порт был частью разрушен, частью сожжен. У набережной качались остовы обгоревших яхт: черные скелеты кораблей под
Попытка арендовать яхту не привела ни к чему. Жан предложил хозяину перстень, явно очень дорогой и, очевидно, фамильный. Хозяин только усмехнулся: «Сейчас хлеб дороже этих побрякушек!» Эммануилова кредитная система, и так трещавшая по швам из-за дефицита электричества, с его смертью рухнула в один миг.
— В Акре много наших, — сказал Вацлав. — Попробуем там.
В Акре нам улыбнулась удача. Здесь была подпольная резиденция неприсягнувших госпитальеров. Подпольная в буквальном смысле. Нас угощали в подземной трапезной в романском стиле. Вполне средневековые факелы чадили на стенах ввиду отсутствия электричества. Плантара приняли с распростертыми объятиями, на меня даже не особенно косились. Практически у всех были фальшивые Знаки, а мою физиономию за последний месяц успели подзабыть. Да и кому придет в голову искать бывшего апостола Эммануила в одной компании с государем «погибших»? Так, похож…
Во время трапезы не произошло ничего примечательного, кроме прелюбопытной байки, рассказанной одним из рыцарей. Говорят, перед «войском демонов» идет красивая черноволосая женщина с безумными глазами и несет чашу, словно вырезанную из огромного изумруда. И предлагает всем: «Испей, это. вода жизни!» В чаше у нее огонь. И джинны ей подчиняются.
Мария. Если пули не берут воскрешенных Эммануилом, почему должен брать огонь? Я был уверен: она.
В отличие от соседней Хайфы, выжженной дотла, Акра была почти не тронута нашествием бывшего Эммануилова войска. Так что яхта для нас нашлась. Шестиместка без особых наворотов. Мы были рады до смерти.
Плантар уговаривал рыцарей покинуть город и отправляться в Европу. Это кончилось тем, что одиннадцать госпитальеров вызвались сопровождать Жана в качестве его гвардии: трое должны были плыть на нашей яхте, остальные в двух яхтах сопровождения. Среди первых троих был один русский Олег Белозерский. Я все больше убеждался, что русские есть абсолютно везде. Двое других — французы, Ришар де Вилье и Антуан де Ком.
Яхты покачивались на свинцовых волнах осеннего моря. Я посмотрел на город. Сначала я увидел дым, поднимающийся над старым городом, потом пламя.
— Жан!
Он проследил за моим взглядом. Рядом с первым вспыхнуло еще два пожара, словно дома были облиты бензином.
— Это то же самое! — сказал я.
Жан кивнул.
— Ребята, быстрее! — крикнул он.
Мы взошли на борт и ждали, пока загрузятся остальные.
Город пылал. И пламя текло вниз, в порт.
— Отдать швартовы! — наконец с облегчением приказал Жан.
Огненное войско появилось на набережной. Нас обдало жаром. Впереди шла Мария и несла чашу. Черные волосы слегка шевелились от ветра, словно щупальца или змеи. Неестественно алые губы приоткрыты, словно для поцелуя. Она подошла к самому краю
— Испей, Пьетрос! Это вода жизни!
Исходивший от нее призыв был почти столь же силен, что и от Эммануила, словно она унаследовала часть его души. Манящее дыхание бездны. Броситься и сгореть.
— Нет! — крикнул я.
Гигантские в два этажа воины в красном стояли у нее за спиной, лица закрыты черными полумасками, огненные глаза, мечи из пламени и черные щиты. Один из джиннов поднял меч, указал им вперед и шагнул в воду. Море закипело. Они были метрах в десяти от нас. Только наклониться и рубануть мечом. Я боролся с желанием закрыть глаза.
Паруса наполнил ветер. Я поразился, насколько это эффективный двигатель: яхты летели вперед, вон из хайфской бухты. Мы оторвались.
Берег затянуло пеленой пара, скрыв от нас огненное войско.
Если не считать огненных провожатых на причале, наше путешествие началось довольно спокойно. Три дня дул попутный ветер, и мы шли со скоростью семь-восемь узлов. Но на четвертый день погода испортилась.
Шквал налетел неожиданно, и, когда мы убирали грот, он с грохотом бил о ванты. Яхта то уходила носом в волну, то ложилась парусами на воду, и море кипело, как адский котел. Большой стаксель так и не успели убрать, и его порвало. Провозились незнамо сколько и заменили наконец штормовым.
Отличать грот от стакселя и в уме пересчитывать узлы в километры в час я научился в первый день. С теорией у меня всегда было гораздо лучше, чем с практикой. На практике я мог только, как кукла, исполнять приказы Жана. Оказывается, он умел ругаться. До этого я считал, что бранные слова у него то ли в глубоком пассиве, то ли он их вообще не знает.
Ветер был шестьдесят-семьдесят узлов. Я в кровь изодрал ладони о фал. Мы выбросили плавучий якорь. Жан и Олег хором читали «Pater noster», но из-за свиста ветра и шума волн до меня долетали только отдельные слова. Яхту положило на бок, мачта с грохотом ударила о воду, словно это был камень, и треснула у основания. Теперь мы молились только о том, чтобы она дотянула до конца шторма.
Вацлав орал, что надо было ставить кливер, а не штормовой стаксель, и обзывал первый носовым платком.
— Помолчи! — прикрикнул Жан.
Что либо менять было уже поздно.
Двое суток мы практически не ели. В шторм не поготовишь: то мучаешься с парусами, то выкачиваешь воду из трюма. В довершение всего у нас сломалась помпа. Но, слава Богу, из шторма вышли живыми, хотя и потрепанными.
Правда, яхты сопровождения разметало по морю, и мы их потеряли. Потом Вацлав заметил, что бывает и хуже, мы, в общем-то, легко отделались. В ураганы ветер бывает и сто семьдесят узлов.
Подумывали о том, не зайти ли на Мальту ремонтироваться. Парус не критичен, это не регата. Два штормовых стакселя не заменят большого, но по спокойной погоде можно поставить геную. А вот состояние мачты пугает. Еще одного шторма она точно не выдержит.
Ночью небо, постоянно закрытое то тучами, то частицами пепла от многочисленных извержений, вдруг очистилось. Над нашей хромой мачтой слегка покачивался и отражался в глади моря Юпитер. Полный штиль. Так иногда тяжелобольной вдруг приходит в себя перед смертью, но только чтобы успеть попрощаться. Это чистое небо, полное звезд, напоминало последнюю вспышку сознания перед концом.