Люди песков (сборник)

Худайназаров Бердыназар

— Бике! Мама идет, — испуганно вскрикнула Гогерчин.

— Ну и что из того, что идет? — грубо ответила та.

Гогерчин недовольно посмотрела на нас с Бике и стала торопливо развешивать белье. Я поспешно отошел от девушек и направился навстречу Огулнияз.

— Что там случилось, соседка? — спросил я, притворяясь заинтересованным.

Лицо ее было перекошено.

— Разве там, где толчется столько людей и машин, увидишь что-нибудь хорошее? На одного забулдыгу машина наехала. Ну, чего уставились? — крикнула Огулнияз, подозрительно оглядела дочерей, перевела взгляд

на меня.

Спокойствие, возникшее после утреннего молчаливого примирения с женой, развеялось, как дым. Сейчас Акджагуль готовит для меня плов, а я не хочу, не могу идти домой.

Может быть, тираническая власть Огулнияз над своей семьей начиналась так же, как и у меня, — с невыглаженной сорочки?

Домой я пришел поздно. Акджагуль молча поставила передо мной чай, плов и ушла к себе.

В доме стояла тишина. Сын спал. Жена затаилась у себя. Я пил чай и ел плов. Плов был очень вкусный, вкуснее, чем всегда. Но я не мог выйти к жене и поблагодарить ее, не мог заговорить с ней. Что-то во мне сопротивлялось. Не было мира в моей душе.

И снова между нами восстановилось напряжение, которое ни я, ни Акджагуль не могли уничтожить.

5

Потянулись дни, похожие один на другой. Мы с женой много работали. Встречались только за ужином. Труднее было по воскресеньям — приходилось включаться в обсуждение хозяйственных, денежных забот, играть с сыном.

Однажды в послеобеденное время в воскресенье, когда я расположился с книгой на диване, вошла жена.

— Извини, что беспокою, — сказала она сдержанно. — Посалак вернулся с курорта, у Энеш родился сын, и они приглашают нас на той.

— Надо, наверное, что-то подарить? — спросил я.

Оказывается, Акджагуль уже позаботилась о подарке, она показала мне игрушку — ворсистого кутенка — и посоветовала мне прихватить коньяк либо водку.

Посалак ежегодно отдыхает на Черном море, и обязательно ранним летом. Приезжает помолодевшим, загорелым, веселым.

И на этот раз его не узнать. Морщины на лице и шее разгладились, взгляд игривый. Он совсем не похож на того Посалака, который каждый день после работы возвращается на стареньком велосипеде домой. Розовая льняная рубашка с короткими рукавами, с карманами по бокам, модные светлые брюки делают его еще моложе. Улыбающийся встретил он нас в своей виноградной лоджии перед длинным, тесно уставленным столом. Мужчины уже рассаживались, для женщин стол был накрыт отдельно.

Разодетая тетя Гумры ног под собой не чует; губы — улыбаются, глаза смеются. Бегает, тащит из дома все новые и новые блюда.

Как всегда, у них светло и уютно.

— Теперь нужно суметь устоять перед этим парнем! — показываю я на Посалака.

— Вай-ей, сосед, — тут же весело откликается тетя Гумры. — А я думаю, он там весь свой пыл оставил. Так бывает со всеми возвращающимися с курорта. Что-то я не вижу в нем ничего такого, перед чем невозможно устоять, — парирует тетя Гумры. — Наверное, погулял на славу, раздарил себя.

Посалак проводил взглядом Акджагуль с сыном и, удостоверившись, что,

кроме Гумры, в беседке нет женщин, игриво воскликнул:

— А как же иначе! Разве можно оставаться равнодушным, если и в море, и на суше порхают вокруг тебя одни русалки да ангелы? Разве можно удержаться, ну-ка, скажи, милая мать моих дочерей?

Я перехватил взгляд тети Гумры, в котором гордость была смешана с неудовольствием.

— Ай, Муса, — вдруг раздался сверху знакомый голос. Он был грозен.

Только тут я заметил Мусу. Услышав зов жены, он вскочил, отошел от кипящего котла и запрокинул голову вверх.

— Ай, Муса, иди сюда, — потребовала Огулнияз.

Муса жалко скривился, посмотрел на брата, словно извиняясь перед ним, и поспешил уйти. Вскоре он вернулся. В руках у него был лохматый тряпичный кутенок. Такой же, как тот, которого купила Акджагуль. Похоже, Огулнияз смотрела сверху, кто что дарит. Не захотела отстать от других.

И я вспомнил.

Как-то в воскресенье мы с Акджагуль сидели у открытого окна, пили чай. Акджагуль тихонько сказала:

— Завтра Огулнияз тоже выроет очаг во дворе, на виду у всех будет жарить мясо.

Я не понял.

— Это почему?

— Посмотри, тетя Гумры жарит мясо, они купили барана. Уж завтра Огулнияз расстарается! На базаре не купит — в магазине возьмет, подешевле, не барана, так говядину, но жарить будет обязательно. Вот увидишь, она поставит свой казан у тамдыра, на самом видном месте.

И точно — на следующий день Огулнияз крутилась вокруг очага и тамдыра и, покрикивая на Мусу и дочерей, важно бросала куски мяса в раскаленный казан.

Вот и сейчас она заставила Мусу на виду у всех преподнести подарок. Пусть теперь попробуют сказать, что Огулнияз — скряга! Сама она прийти не захотела. У туркмен принято праздновать рождение сына в семье отца, а не матери. А уж кто лучше, чем Огулнияз, знает старинные обычаи и чтит их. Правда, когда ей это выгодно…

Женщины сидели в лоджии, и до нас доносился шум их голосов.

Я налил себе "Массандру", привезенную Посалаком из Крыма. Тамадой, как всегда, был Посалак. Меня усадили на почетное место, рядом с ним. Напротив сидел Ягмур — зять Посалака, симпатичный, улыбчивый парень. Сегодня я увидел его впервые.

— Ты заметил, как старается Муса, он торчит здесь с утра, помогает. А как верхняя тетя подарок преподнесла, видел? — спросил Посалак.

— Видеть-то видел, да никак не пойму, что произошло? Помирились?

— Ягмур — автоинспектор, — усмехнулся Посалак, — а Муса, как ты, наверное, слышал, на днях покупает машину. Теперь понятно? У них без расчета ничего не бывает: ни часа времени, ни улыбки. Вот с утра помогает мне. Плов готовит. — Посалак встал. — Люди, появился на свет человек, имеющий непосредственное отношение к семье Куртиевых. — Посалак гордо откинул голову. — Разумеется, появление на свет нового человека — дело хорошее, но в этом мире, полном наслаждений, жить не так-то просто. А потому я прежде всего желаю нашему малышу вырасти настоящим мужчиной. И пусть он долго живет! Думаю, вы все присоединитесь к моим пожеланиям и поднимете бокалы!