Люди песков (сборник)

Худайназаров Бердыназар

Копек разместил женщин-косцов на чабанском стойбище у колодца Ганлы, надавал им советов и уехал. Кейик, все время наблюдавшая за Гыджой, заметила, что та и не взглянула на Копека, когда тот сел на копя. Вообще странная женщина, то за троих тянет, а то в самый разгар работы бросит все, сядет где-нибудь в тени и думает о чем-то, пожевывая травинку. В тот день, ложась спать, Кейик спросила, знает ли Гыджа, что болтают про них с Копеком. И добавила, что сама нисколько в ней не сомневается — ведь ничего нет проще, чем ославить солдатку. Но Гыджа не

стала ни отрицать, ни возмущаться. Наоборот, сказала, что Копек ей правится, по крайней мере, мужчина. «А твой разве не мужчина?» — возразила потрясенная Кейик. «А!» — Гыджа досадливо махнула рукой. Больше Кейик не заговаривала с ней о Копеке.

И вот слухи о «бесстыдстве» Гыджи дошли до кибитки Анкара-ага. Больше всего тревожило старика, что невестка целых три недели провела с этой распутницей, но, кажется, не осуждает ее. За вечерним чаем Анкар-ага решил потолковать о Гыдже.

— Скажи-ка, — неожиданно обратился он к Кейик, сидевшей возле Бибигюль, — как ты там отвечала, когда Гыджа намекнула тебе про Копека?

Кейик настороженно взглянула на старика, подумала и что-то шепнула Бибигюль. С самим свекром она никогда не говорила. Бибигюль повернулась к свекру:

— Кейик говорит, что промолчала.

— И правильно сделала, невестка. — Анкар-ага не спеша поставил пиалу на кошму и погладил бороду. — Порядочная женщина не должна разговаривать с недостойной. Муж воюет, бьется не на жизнь, а на смерть, а эта сучка хвостом виляет перед чужим мужиком! И Ко-пеку такое спускать нельзя. — Анкар-ага сердито покашлял. — Разврат — он как заразная болезнь, на других перекинуться может…

Кейик не могла не понять, для чего свекор читает ей мораль. И если раньше сама не одобряла Гыджу, то сейчас, разозленная прозрачными намеками Анкара-ага, готова была защищать ее до последнего. Она наклонилась к Бибигюль и громко, чтобы слышал свекор, зашептала:

— Как только не стыдно возводить напраслину! Да я через соль готова перешагнуть — Гыджа честна!..

Анкар-ага молчал, опустив глаза. Вступать в пререкания с невесткой ниже его достоинства: молода, неразумна, да он вроде бы и не слышал ее дерзких слов. Но вот то, что она клянется солью, — это нельзя оставить без внимания.

Глава седьмая

В сентябре, когда начались занятия, мне вдруг поручили преподавать родной язык. Я кончил только четыре класса, но учитель Агамурад, уходя в армию, советовал поставить на его место меня. Наверно, потому, что я неплохо учился. Я думал, назначение временное, пока не вернется Агамурад, а потом пришла похоронная, и мы узнали, что он никогда не вернется.

Похоронную на почте отдали мне. Оказывается, в его документах значилась моя фамилия — Агамурад написал, что я самый близкий ему человек.

У нас в селе учитель Агамурад прожил около года. Он мало кому писал и редко получал письма: кажется, вырос без родных, в детском доме. Был Агамурад небольшого

роста, кругленький и очень застенчивый. Он стеснялся не только стариков — стариков все стесняются, — но робел даже перед ученицами. Любил ребятишек, верблюжат, весенний дождь, радугу, траву. Я знал это, потому что меня он тоже почему-то полюбил и всегда разговаривал со мной.

Как-то раз я позвал Агамурада посмотреть капканы на заячьих тропах. У меня их было поставлено целых четыре. Мы вышли рано. Солнце только поднялось, и роса сверкала в свежей траве. По росе особенно отчетливо видны заячьи следы. Их оказалось много, и я заторопился, но учитель попросил подождать — ему не хотелось спешить.

— Давай поглядим…

Мы стояли на гребне бархана. Село оттуда — как на ладони. Народу еще не видно, лишь несколько молодых женщин у колодца. Над дворами вьются дымки. Тихо…

— Какая красота! — задумчиво проговорил Агамурад.

Я тоже люблю смотреть с бархана на село, но мне не терпелось проверить капканы — я промолчал.

Первый капкан был пуст. Второго не оказалось на месте, а на песке была кровь. С капканом заяц не мог далеко уйти, я нашел его сразу. Крупная зайчиха сидела в зарослях и, опустив правое ухо, таращила на нас круглые от страха глаза. Агамурад отвернулся.

— Отпусти ее, Еллы, — попросил он.

— Так ведь у нее лапа разбита, — нерешительно сказал я. — Прыгать не может. Лучше не мучить.

— Ну смотри, — ответил учитель.

Когда я, сдирая шкурку с зайчихи, вспорол ей брюхо, там оказался зайчонок. Учитель отошел в сторону и стал молча ждать.

— Вот о чем я хочу попросить тебя, Еллы, — сказал он, когда мы спустились с бархана. — Пусть это будет твой последний заяц. Обещаешь?

Я обещал.

В армию его провожали всем селом. Он ходил по домам, прощался, говорил, чтоб не сердились, если что не так. Старики хвалили его, просили после армии обязательно возвратиться к нам, обещали женить…

И вот его убили.

Война.

Глава восьмая

Анкар-ага принимал в своей кибитке гостей. Один был Джапар-ага, отец его младшей невестки, другой — старый знакомый Нунна-пальван. Нунна-пальван, разумеется, заявился без гостинцев — да их от него никто и не ждал, — зато сват приехал не с пустыми руками.

Жгуты сушеной тедженской дыни — от одного аромата слюнки текут — и тутой мешочек зерна — подарки по нынешним временам ханские.

— Я вот что думаю, — начал разговор Анкар-ага, не дав гостям задать друг другу обычные вежливые вопросы, — когда к Санджару Политику приходят, он всегда гостей знакомит. Давайте и я вас познакомлю. Это Джапар, отец нашей невестки, а это Нунна-пальван из Кизылтакыра.

— Слышал, слышал… — сказал уважительно Джапар-ага. — Отец Модана-пальвана? Здоров ли наш богатырь?

Нунна молча опустил голову. Хозяин дома сделал знак свату.

— Да будет земля ему пухом, — сказал Джапар-ага.