Люди сорок девятого
Шрифт:
Да... Он, Морган Джуннайт, который предпочел бы смерть, который был готов умереть, на какую-то секунду забыл о своем положении, поверил, одержимый злобой, что еще сможет одержать верх или хотя бы прихватить противника с собой. Он слишком хотел быть снова свободным, дышать полной грудью воздухом гор, и не понял вовремя, не разобрал во вкрадчивом шепоте Джонатана, что над ним издеваются и смеются, не осознал двусмысленность своего положения, иначе бы он никогда...
Но это еще не конец... ничто не потеряно, его сердце все еще бьется, кровь стучит в жилах. Морган Джуннайт, рядовой шестьдесят девятого Нью-йоркского, унижен, лишен гордости и чести, раздавлен, но не сломлен и обезвредить его может только смерть.
– Я вернусь...
– ожесточенно шептал он, кусая до крови губы, с трудом
Невыносимая, отчаянная боль разрывала его грудь глубоко внутри, затрудняя дыхание, огромным усилием он втягивал ледяной воздух в себя, голова слегка кружилась от наполнявшей все его существо ненависти. Если б он мог, стрелок бы вернулся в город, обратно, сегодня, сейчас, без малейшего замешательства развернул бы кобылу.
Каждая минута вынужденного промедления жгла его раскаленным железом, но разумом Морган понимал, что надо затаиться, выждать, набраться сил и упорно ехал вперед.
Он справиться, обязательно справиться, ведь он был бойцом с самого своего рождения. Он, Морган Джуннайт, Человек Сорок Девятого, в восемь лет прошедший тяжелым опасным путем до Калифорнии, сделавший почти невозможное, как делали люди вокруг него. Он шел, по большей части пешком, сражаясь за каждый шаг, огромным усилием передвигая сбитые в кровь ступни, но не отставая, не смея ни на миг отстать от своего фургона, без глотка воды, много миль. Жажда мучила его также, а иногда и сильнее, чем прочих, болезни, дикие звери и оружие индейцев угрожало ему так же, как им, но он видел, как умирали те, кто были гораздо сильнее и старше. И оставался жить, и поднимался каждый день на рассвете, хотя знал, что впереди ничего - только мили и мили перепаханных фургонами дорог.
Люди Сорок Девятого...
Моргана грызло какое-то смутное беспокойство... неопределенное, неосмысленное... Пока еще не достаточно сильное, чтобы победить, переломить другое, более сильное, чувство.
Что-то было не так, когда Линдейл предлагал реванш. "Мы, люди сорок девятого..." - сказал он тогда, но именно в эту секунду, дошедший до предела ненависти Морган нутром почувствовал что за этими словами скрывалось нечто большее. А еще его беспокоил взгляд Джонатана, который будто свысока пронзал его насквозь... А может, и нет.
Этот взгляд ему напомнил кого-то...
Люди сорок девятого... И его отец тоже отправился в Калифорнию, и он тоже шагал в разваливающихся башмаках, а то и босиком по нескончаемой пыльной тропе, так же страдая от невыносимой жажды, может даже спал на той же стоянке или пил из того же мутного источника незадолго до него, Моргана, или сразу после... Зеркало. "У него такие же глаза, как у меня, - удивленно думал Морган, в то время как его лошадка медленно взбиралась все выше, нащупывая копытами засыпанную снегом неровную узкую тропу, - Черт возьми, но мы ведь с ним очень похожи... Мы ничего друг о друге не знали, ровным счетом, однако, почему-то вообразили что знаем все. Может, он и прицепился ко мне, потому что..."
Морган натянул шляпу на немеющие уши. "Мы были врагами, мы играли в игру, непонятную нам самим... Может, вымещая на другом ненависть к себе, и придумывали про противника черт знает что... Нет, этого быть не может, потому что не может быть... Так свихнуться недолго!"
Все смешалось, голова больше не болела, но кружилась, и Морган цеплялся за поводья, почти ложась на шею лошадки. Изнутри его жгло одно невыносимое желание, исполнить которое он боялся больше всего, ибо чувствовал, что каким-то образом это связанно с некой преградой, пересечь которую можно только один раз и обратно дороги больше не будет, потому что что-то в нем изменится необратимо...
Мимо
Стрелок хотел, смертельно хотел обернуться, в последний раз увидеть излом солнца в окне. Горы, свет, вплавленный в бриллиантовый снег, длинная коричневая шерсть под рукой - все двигалось вокруг, смешиваясь с обрывками воспоминаний возникавших из хаоса: красный с черным кружевом корсет Алисы в низком вырезе ее платья... шорох юбок миссис Черрингтон, запах ее рук... рассыпанные по полу карты... резкие черты Линдейла...
"Люди сорок девятого..." Да, это верно... как это верно!
Что-то возмутилось в нем. Почему, почему он все время ищет в словах своего врага какой-то подтекст, которого нет и быть не может... Проклятый мятежник нанес болезненный удар по его гордости. Вот и все. Более того, навсегда отобрал возможность сквитаться с Томом Анденом за себя и за Джека тоже. Кровь стрелка быстрее бежала по телу, при мысли об отмщении, согревая так, что он не ощущал больше холода, мысленно смакуя каждое упоительное мгновение.
Однако когда его лошадка выбралась-таки на ровную площадку, Морган не мог сдержаться и, круто развернув животное на небольшом пятачке, посмотрел, с высоты, на которой парят орлы, на безмятежно дремлющий в сверкающей ледяной долине городок. Кобыла презрительно фыркала и рыла копытом землю, отбрасывая брызги снега, вероятно желая скакать к облакам над пиками скал, но Джуннайт застыл на ее спине, как каменное изваяние, не моргая, глядя в одну точку. Где-то там, далеко внизу, был человек, который, возможно, понимал его лучше, чем кто-либо другой на этой земле, и который позволил ему уйти.
Его лучший враг, мужчина, которого он ненавидел больше всего - Джонатан Линдейл, владелец борделя и джентльмен.
– Надеюсь, ты нашел свою тропу, и когда-нибудь я тоже...
– прошептал, задыхаясь, Морган в пустоту. С его губ срывались клубы пара, уносящие каждое слово в пространство.
– Надеюсь... Возможно... мы встретимся вновь. Когда-нибудь...
Эпилог.
Первый сын Джонатана Линдейла родился в конце сентября, когда на осинах трепетала уже тронутая позолотой листва. Несмотря на возражения мужа, Алиса настояла, чтобы мальчика назвали в честь отца и деда, теперь ранчеро должен был смириться с тем, что, слышал непривычное "старший", после своего имени. К этому времени дом был полностью отремонтирован и достроен, переклейменный скот жирел на горных лугах, а "рут-и-маклахан" и "смит-вессон" сорок четвертого калибра ни разу много месяцев не покидали пояса с вытертыми кобурами, висящего на гвозде в чулане, за исключением тех случаев, когда хозяин ехал в город... Если бы Джон почувствовал смутную угрозу, нависшую над близкими, он, не колеблясь, снова достал их и подготовил к бою, но все было тихо, а, отправляясь проверять скот, он брал охотничье ружье. Строительством и ремонтом дома Линдейл занимался сам, не считая самой необходимой помощи Боба и его людей, с наслаждением посвящая этому занятию свободные часы в светлое время суток, и его ладони за лето загрубели от молотка и пилы. В предзакатные часы он позволял себе расслабиться, сидя на пороге рядом с женой, глядя как красноватое угасающее солнце трогает косыми лучами стволы сосен, ужесточая границы теней, а потом следил за звездами и луной, или аккуратно прислушивался в предзакатной тишине к биению сердца своего не родившегося, но уже существующего ребенка и понемногу возвращался к самому себе, к тому, каким должен был быть если бы все эти бурные годы вдруг оказались сном, и он никогда не уезжал из дома, построенного руками его отца...