Люди сороковых годов
Шрифт:
Матняк бормотал, теряя сознание:
– Кто там жив из экипажа?.. Кто ведет танк?.. Скажите... Майор живой или нет?.. Скажите... Александр Федорович живой или...
– Сиди, дорогой!
– успокаивал его Бурда.
– Все живы, все здоровы... Сиди!
– Где мы?.. Танк спасти надо! Понимаете, танк...
– Уже у переправы мы, дорогой. Сейчас танк спасем.
Матняк забылся. Состояние его все ухудшалось. А в это время над переправой появились тридцать вражеских самолетов. Загрохотали взрывы. Осколки бомб забарабанили по броне. Вышла из строя радиостанция. Мотор глохнул. Бросить
Надо было во что бы то ни стало вернуть к жизни левую сторону ходовой части. Напрягая силы, майор все-таки заставил фрикцион работать - он кое-как связал проволокой оборванные тяги и - дал газ. Счастье! Танк медленно-медленно пополз. Теперь он двигался уже по прямой. Бурда провел его через реку, через поле. Он приближался к исходному рубежу, когда Матняк очнулся и снова настойчиво и требовательно спросил:
– Кто живой в экипаже?.. Кто ведет танк?.. Что случилось с майором?.. Где Бурда?..
И снова Бурда начал успокаивать его:
– Да вот же я, рядом. Какой ты Фома неверующий, ей-богу...
На командном пункте все сбежались к подбитой, израненной машине, которая наперекор всему дошла своим ходом сюда. Из люка выбрался окровавленный майор. Он хотел помочь выйти Матняку, но тот упрямо ответил:
– Нет... Я сам... Сам!..
И он вылез сам, бледный, без кровинки в лице, угловатый, беспомощный, со своей оторванной рукой, болтающейся на ниточке сухожилия. Врач поспешил к нему. Матняк отчужденно проговорил:
– Спасти нельзя? Что ж... Тогда режьте... Только, чтобы я видел...
Доктор быстро перерезал сухожилие, Матняк все еще стоял на ногах, держась нечеловеческим усилием воли.
– Ну, а теперь похороните ее при мне, - тихо сказал Матняк.
Гвардейцы плакали. Они быстро вырыли яму, бережно опустили туда белую, безжизненную руку лучшего водителя батальона и засыпали ее землей. И сразу Матняк обмяк, спустился на землю, остатки сил покинули его, и он уже дрожащим от неимоверной усталости голосом заговорил:
– А теперь... Где майор?.. Где товарищи? Кто меня вывез? Спасибо, братцы! Не поминайте лихом...
Глаза Матняка закрылись. Его и Бурду положили в санитарную машину и отвезли в санбат.
– И что же Матняк?
– робко спросил молодой танкист, выслушав эту историю.
– Умер?
– Нет, что вы!
– усмехнулся Бурда.
– Так просто гвардейцы не умирают. Уж раз ты в бою уцелел, то жить тебе сотню лет.
И он рассказал трогательное окончание этой истории.
Матняк долго пролежал в госпитале. Там он встретился с одной девушкой, Калинниковой, которую знал еще до войны. В свободные от работы часы она добровольно дежурила в госпитале. Матняк любил ее, но сказать об этом стеснялся: что за жених без руки? И вот случилось так, что его выписали из госпиталя как раз в тот час, когда эта девушка кончила свое дежурство. Они вышли вместе. Пустой рукав гимнастерки угнетающе действовал на Матняка. Поглядев в высокое зимнее небо, он горько сказал:
– Ну вот, давай простимся... Видать, несчастная
И вдруг девушка широко раскрыла глаза. В них сверкнули искорки. Она хотела что-то сказать, но потом просто обняла растерявшегося Матняка и крепко его поцеловала.
– Кому ты нужен? Дурной! Да ведь ты мне нужен!..
Они поженились, и Матняк написал об этом в свой батальон. Письмо читали вслух, читали несколько раз, и все очень радовались. И тут Заскалько осенила идея:
– Хлопцы! Какие же мы остолопы! Любовь любовью, все это замечательно, но ведь надо же им деньжат на первое обзаведение, а?.. Даю пятьсот рублей...
За два часа гвардейцы собрали на обзаведение молодоженам 9800 рублей и перевели их другу.
В сегодняшнем номере армейской газеты мы увидели портрет одного танкиста, сделанный художником-фронтовиком старшим лейтенантом Вязниковым. На нас глядело знакомое молодое лицо: открытый взгляд упрямых глаз из-под широких бровей, твердо сжатые губы, юношески пухловатые щеки. На груди танкиста - два ордена и гвардейский знак.
Я прочел подпись: "Гвардии лейтенант В. Стороженко" и сразу же вспомнил этого юношу. О нем рассказывал мне Бурда, а потом я нашел и его самого в 1-й гвардейской бригаде. В то время у Стороженко на боевом счету было уже двадцать три уничтоженных им гитлеровских танка.
Прошло немного дней, и вот портрет Стороженко, и заметка в газете храбрый танкист снова отличился в бою: он истребил шесть немецких танков!..
Выучка
9 июля, 18 часов 56 минут
К сведению редакции. Здесь продолжаются ожесточеннейшие бои, исход которых будет иметь, по-видимому, огромное значение не только для нынешнего сражения, но, быть может, и для всей военной кампании этого года. Пока я не имею возможности рассказать детали того, что происходит, - это, вероятно, удастся сделать позднее. Поэтому пока что передаю очерк, рисующий общую атмосферу на фронте.
Вечер или утро? День или ночь?.. Трудно вести счет времени, когда бой идет все в том же яростном темпе уже четверо суток, не ослабевая ни на минуту, когда начинаешь терять счет самолетам, теснящимся в небе над твоей головой, когда туча черной пыли, размолотого в порошок знаменитого курского чернозема, застилает небо такой плотной пеленой, что день становится похожим на вечер, а утро на ночь.
Я уже писал, что здесь немцы применяют ту же тактику, которой они пользовались в дни штурма Севастополя и Сталинграда: сотни самолетов перепахивают землю квадрат за квадратом, потом идут танки, и, наконец, является пехота, которую Гитлер бережет, как драгоценность - ее табуны за четыре года войны чрезвычайно поредели.
Но Севастополь и Сталинград были городами с ограниченным количеством улиц и кварталов, их можно было уничтожить, хотя это и требовало дьявольских усилий. А как уничтожить русскую степь?
Немецкие летчики не привыкли рассуждать, им приказано бомбить землю, и они бомбят ее гектар за гектаром. Только на участке одного соединения они совершают до трех тысяч налетов за день. Днем и ночью с переднего края слышатся одни и те же глухие отрывистые вздохи - это вздыхает вековой русский чернозем, принимая в себя тысячи тонн немецкого металла.