Люди среди людей
Шрифт:
– Всеобщий бойкот всему английскому - вот единственное верное средство против захватчиков!
– громыхал он.
– Нет, нет, не просто бойкот товаров. Это уже было, и этого недостаточно. Нужно игнорировать, отвергать, отбрасывать все, что идет из Британии. В тот день, когда британский чиновник не найдет в Индии ни одного человека, желающего служить у него, когда Индийское правительство не будет иметь ни полиции, ни армии, ни рекрутов, когда Индия откажется содействовать собственному порабощению, колониальной империи придет конец. Политические убийства? Да, они тоже могут принести пользу…
– Надеюсь, вы не станете внедрять
– спросил Хавкин, чтобы вернуть разговор на реальную почву.
Доктор Датт, который ушами, глазами и даже ртом впитывал каждое слово вождя, возмущенно фыркнул. Но Кришнаварма нисколько не обиделся. С налета, как конь на скаку, остановился и, поняв шутку, белозубо, по-мальчишески захохотал.
– Кажется, мне не удалось обратить вас в противника колониальной машины?
– Может быть, потому, что сам я, - преданный винтик этой машины, - слукавил Хавкин. («Вот тебе и орешек. Разгрызи».)
Кришнаварма стал серьезен. Огромными черными глазами впился в собеседника. Красивое лицо отразило напряженную работу мысли. («Ничего, подумай, подумай, разберись в себе и других. Хочешь дружить - доверяй».)
– Нет, - будто отвечая самому себе, произнес наконец индиец, - мы с вами не противники. Ручаюсь. Вы хотите здоровья и счастья моему народу. Но вспомните, разве вы не убеждались много раз, что цели Британии не совпадают с вашими? К тому же вы не англичанин: у вас в крови нет этого плантаторского отношения к любой неевропейской территории, как к своим личным владениям…
Кришнаварма присел на соседнее кресло и почти просительно заглянул в лицо ученого. В этом большом мальчишке все на виду: и гнев, и страсть, и тщеславие. И более всего - талант. Таким же, говорят, оставался он на должности первого министра в туземном княжестве, на кафедре в Оксфорде и здесь, в Париже, среди своих политических единомышленников. Британские студенты, индийские крестьяне и эмигранты-террористы одинаково горячо любят этого человека. Их нетрудно понять: не каждый день встречаешь руководителя, который способен всегда оставаться самим собой.
Но какую все-таки плату потребует этот профессор-бунтовщик за то, что его сторонники в Индии защитят от клеветы доброе имя ученого?
Может быть, Хавкину предложат выступать в антибританском журнале, который эмигранты выпускают в Париже? Или попросят стать агентом парижской эмиграции в Бомбее?
Кришнаварма снова хохочет, обнажая ослепительно белые зубы.
– Вы все-таки относитесь к нам хуже, чем мы к вам, доктор. У меня и в мыслях не было отвлекать вас от науки. Единственная просьба: не покидайте Индию, любите ее, служите ей.
– И помните, что отныне у вас в этой стране есть защита, какой не располагает даже вице-король, - добавил молчавший до того Датт.
– Благодарю, но, как вы знаете, я пока очень далек от возвращения в Индию. К тому же опасности, которые подстерегают человека в Париже, порой не уступают…
Хавкин не успел договорить. Все лампочки под зелеными абажурами и абажурчиками, те, что горели у изголовья диванов, стояли на высоких ножках по углам, разом мигнули, ярко вспыхнули и погасли окончательно. Он закрыл глаза. Второй раз за сегодняшний вечер мир погружается для него в непроглядную, черную тушь. И второй раз ему не удается довести до конца этот разговор о странных личностях, которые бродят ночью вокруг дома в Булонском лесу. Почему-то
Электричество не загоралось. Но слуги внесли свечи, и десятки теплых язычков пламени заколебались в стеклах шкафов, в лакированной поверхности мебели. От их мерцания зеленая комната стала чуть таинственной и еще более уютной,
– Оставим, друзья, разговоры об опасностях, - предложил Кришнаварма.
– Тем, кто имеет дело со столь взрывчатой материей, как наука и революция, не следует слишком печься о безопасности собственной личности. Мы всегда под ударом, И, кто знает, может быть, это обстоятельство даже подстегивает наше творчество.
Он бросил несколько слов на языке маратхи, и слуги, убрав угощение, поставили на столик изящный деревянный ящик, О, развлечение богачей - фонограф! Этот не так давно изобретенный в Америке аппарат стал самым модным развлечением сезона. В салонах Парижа, Берлина и Лондона опыты с фонографом вытеснили даже спиритические сеансы. Вместо того чтобы слушать голоса с того света, публика двадцатого века предпочитает записывать и прослушивать свои собственные голоса. «Индийский Овод», по-видимому, не избежал общего увлечения. Открыв ящик, он стал любовно возиться с какими-то рычажками, приговаривая, что сейчас позабавит гостей занятной записью. Пока он вставлял в аппарат то один, то другой валик, Хавкин успел рассмотреть на внутренней стороне крышки небольшую серебряную пластинку с дарственной надписью от лондонских почитателей Кришнавармы.
– Видите, как это просто, - увлеченно демонстрировал индиец свою «игрушку».
– Вы нажимаете здесь, вкладываете валик сюда, поворачиваете рычаг…
В ящике что-то щелкнуло, зашипело, и в комнате негромко зазвучал духовой оркестр, исполняющий государственный гимн Великобритании.
«Правь, Британия, морями…» - пели трубы. Хавкин переглянулся с доктором Даттом. Это и есть «забавная запись»? Нет, Кришнаварма тоже с недоумением уставился на аппарат: видно, и он ожидал услышать совсем не то. «Боже, храни короля…» - звенели литавры. Кришнаварма резко дернул рычажок, мелодия оборвалась на половине фразы. Раздраженно и оттого особенно неумело он начал извлекать злополучный валик из зажимов и, вытащив его, зло швырнул на стол.
– Они нарочно прислали мне эту музыку, чтобы я почаще вспоминал о врагах, - обиженно пояснил он.
– Глупая шутка. Неужели нам, изгнанникам, еще надо о чем-то напоминать!, И, как назло, именно этот ролик каждый раз попадает мне под руку…
Он снова начал перебирать желтоватые трубочки, пытаясь разыскать ту запись, которую хотел прослушать. Но раздражение не проходило. Он ворчал, как медведь, потревоженный в берлоге.
– В университете я был учителем будущего вице-короля Индии, лорда Керзона, статс-секретарь Морли был моим близким другом. Стоило только пожелать, и я был бы сейчас членом парламента и сэром Шьямаджи. Но, как видите, я предпочел звание государственного преступника и членство в обществе, за принадлежность к которому британский суд приговаривает к пожизненной каторге.