Люди среди людей
Шрифт:
Ночами, когда перепившиеся караванщики спали, завернувшись в одеяла и неизменную белую шаму - плащ, ученый занимал пост у костра. Надо было поддерживать огонь, время от времени стрелять в воздух, отгоняя диких зверей. Ему тоже не мешало бы отдохнуть, тем более что специально для охраны лагеря в Аддис-Абебе было нанято семь вооруженных солдат. Но что поделаешь, если даже главный помощник начальника каравана, переводчик Торо Тенсай (прозванный за свои знахарские познания хакимом - доктором), человек, в общем, покладистый и исполнительный, оказался не настолько надежным, чтобы доверить ему ночное дежурство. Вавилов не ропщет. За время ночных бдений он успевает прочитать несколько итальянских книг о природе Эритреи и в чаянии будущих путешествий начинает даже заниматься испанским. Выручает во время вынужденных ночных бдений дикий кофе. Двух чашек хватает, чтобы не спать, чувствовать себя бодрым и зорко
Другое бедствие здешних мест - обилие начальства. По нескольку раз в день то на пустынной тропе, то у ворот какой-нибудь деревушки в пять хижин возникал перед караваном некто босой, но вооруженный, в обшитом парчой мундире и требовал документы. Даже огромные императорские печати не всегда удовлетворяли строгую заставу. Надо было заручаться дополнительными разрешениями от начальников провинций - расов. Впрочем, встреча с казазмагом (второе лицо после раса) или с генералом - фитурари - зло сравнительно небольшое. В крайнем случае приходилось задержаться, чтобы выпить несколько стаканов теча за здоровье хозяина. Куда более опасными оказывались чины малые - «шумы», начальники деревень и небольших городков. Такой «шум» мог явиться на базар и без всякой видимой причины запретить торговцам продавать иноземцу провиант. А то и вовсе не разрешит двигаться дальше. Однажды, это было уже в конце похода, неподалеку от границы с Эритреей, в провинции Тигре, один такой ретивый служака попытался даже отнять у начальника каравана Открытый лист правителя Эфиопии. Его возмутило, что документ составлен на амхарском, а не на тигрейском языке. Выручать уникальную бумагу (без нее по Абиссинии нельзя сделать и одного перехода) пришлось чуть ли не силой. Вот типичная для тех дней запись из дневника Николая Ивановича:
«12 марта. Караван проводит весь день в Дангале. Сегодня суббота. Оказывается, что, начиная с Аддис-Абебы; суббота является основным недельным праздником… Начальство Данга-лы - «шум» - пытается задержать караван из-за отсутствия специального разрешения раса Хайлы, правителя Годжама. Документы центрального правительства считаются недостаточными. К вечеру весь город перепился, в том числе и «шум». Даже ворота забыли закрыть. В потреблении напитков городские дамы не уступали мужчинам. Около Дангалы много лагуссы [злак], из которого добывают араки - водку, много гиши, заменяющей хмель, много меда, из которого с прибавлением гиши готовят крепкий напиток. Всю ночь придется дежурить… Аш-керы [погонщики] исчезли в городе. Мулы без корма… Ночью явился «шум» за подарками. Кое-как снабдивши начальство вазелином, зеркальцами и дешевыми духами, коробками консервов и коньяком [все это взято в дорогу специально, в предвидении подобных встреч], выпроваживаем его в город спать… До утра пришлось быть на страже».
Утренние заботы начальника каравана столь же тягостны: «С трудом поднимается караван, едят без конца, греются у костров… Всех надо самому будить, снимая с них одеяла и шамы… Дисциплину привить безнадежно…» Но несмотря на препятствия «шумов», пьянство и недисциплинированность караванщиков, воля ученого торжествует. Как бы ни был труден путь, люди и мулы делают ежедневно от 30 до 40 километров. Сам Вавилов проезжает еще больше. Он то и дело отклоняется от основного маршрута, чтобы осмотреть окрестные поля, собрать образцы теффа, ячменя, пшеницы, дурры. Мулы ревут: от дальних переходов у них сбиты спины. Люди простужены - ночи на высоте 2500 - 2800 метров холодны, после захода солнца нередко перепадают дожди. Но начальник каравана не соглашается на непредусмотренные остановки. Он твердо решил 31 марта пересечь границу Абиссинии и Эритреи.
Вверх… Вниз… И снова вверх по узким, осыпающимся тропам. Внутренняя Абиссиния - каменистое плато, рассеченное глубокими каньонами до тысячи и более метров глубины. Они прорезают каменную плоть страны во всех направлениях, как морщины лицо очень старого человека. Ущелья мрачны и труднопроходимы. Особенно опасен спуск к Голубому Нилу. На дно теснины, где извивается бело-голубая полоска великой реки, можно добраться только пешком. Мулов ведут под уздцы. На спуск и подъем уходит почти три дня. Вода на переправе едва достигает мулам по брюхо, но вступить в нее караван рискует лишь после получасовой ружейной пальбы: кругом тьма крокодилов.
Чем севернее, тем круче горы, хуже тропы. Но в записи путешественника, наоборот, проникает умиротворение и оптимизм. Срабатывает, очевидно, тот благодетельный механизм ва-виловского характера; который помог ученому в 1921 году «не замечать» петроградского голода и холода, а в Афганистане уберег от страха перед саблями басмачей. Николай Иванович умеет так глубоко и безраздельно погружать себя в океан научных интересов,
Лен эфиопы разводят не ради масла и пряжи, а для того, чтобы получать из семян муку. Страна совершенно не знает плодоводства. Овощей абиссинский крестьянин тоже почти но разводит. Зато тут множество растений, неизвестных более нигде в мире. Эфиопия несомненно родина теффа, нуга, банана-энцете. А по пшеницам и ячменю страна даже побила своеобразный рекорд: из 650 известных науке разновидностей пшеницы 250 приходятся на долю Эфиопии. То же самое с ячменем.
Однако главное, самое важное из абиссинских открытий еще впереди. Вавилов сделал его 20 марта между городами Гондаром и Аксумом. То было поле твердой пшеницы, начисто лишенной остей. Такое растение, очень нужное в сельскохозяйственной практике, существовало до сих пор лишь в мечтах агрономов. Пытаясь вывести твердую безостую, селекционеры десятилетиями тщетно скрещивали русские белотурки и кубанки с безостыми мягкими пшеницами Европы и Америки. Правда, закон гомологических рядов предсказывал, что безостая твердая пшеница по аналогии с безостой мягкой должна где-то в природе существовать, но даже сам творец закона был поражен, когда увидел целое поле, засеянное «гипотетическим» хлебом. Твердые безостые пшеницы Абиссинии отлично послужили потом советским селекционерам. Их крупнозерность, терпимое отношение к низким температурам и другие ценные свойства влились во многие сорта советской селекции. Новые гены, которые ученый сулил привезти из Африки, оказались реальностью.
Растениеводство и земледелие страны неотделимы от экономических отношений, от истории края. С жадным любопытством вбирает Николай Иванович каждый неведомый прежде факт. В Гондаре и окрестных деревнях деньги теряют свою ценность. Торговля на базаре идет исключительно в обмен на патроны и соль. Приходится обратиться к властям: серебряные талеры кое-как удается заменить «реальной валютой» - привезенными издалека плитками кристаллической соли. За образцы семян ученый расплачивается «разменной монетой» - горстями сушеного красного перца. Вавилов с улыбкой вспоминает читанные еще в школе труды Саллюстия - желая, очевидно, исправить нравы современников, излишне склонных к пирам и яствам, римский писатель ссылался на эфиопов, которые якобы не потребляют соли, так как «едят лишь ради желудка, а не ради глотки». На самом деле ни одно здешнее блюдо не обходится без соли и острых приправ, от которых у европейца сдавливает дыхание. Вот и верь после этого историческим писателям!
Аксум, столица древнего Аксумского царства в верховьях Голубого Нила, приносит новые размышления. «Аксум весь на камне и прилип, как гнездо ласточки к горам». Кругом на сотни километров каменистые неплодородные почвы, посевы редки, провианта и корма для скота мало. И вдруг среди каменной полупустыни - город, современник египетских фараонов, где с древнейших времен сохраняется множество гранитных обелисков. Высота этих культовых сооружений достигает 20 - 24 метров. Ночью в палатке Вавилов долго описывает обелиски, раздумывает о прошлом и настоящем края. «Для Эфиопии это удивительные сооружения, свидетели напряжения воли… Чтобы доставить каменные монолиты, отделать их, выбить даже простой орнамент, нужно было много концентрированной энергии…» Но откуда она в районе, который не мог прокормить больших групп земледельцев? Загадка…
И еще одна линия постоянных раздумий: ученого занимает роль воли в человеческой судьбе, роль энергии, энтузиазма в судьбах коллектива и целых исторических эпох. Он делает заметки в дневнике о волевых качествах раса Тафари, о безволии части русских эмигрантов, «не приспособленных ни к напряженному мышлению, ни к работе», о концентрированной энергии некоторых периодов эфиопской истории. Его кредо четко: без воли и личность, и народ равно замирают в своем поступательном движении. Можно соглашаться или не соглашаться с этим тезисом, но трудно спорить с тем, что в каждой записи виден сам автор: человек целеустремленный, собранный, полный презрения к тем, кого он именует «историческими медузами».