Люди среди людей
Шрифт:
Демократизм Бэтсона, его доверие и дружелюбие испытал и Николай Вавилов. Директор охотно разрешил ему продолжать в Мертоне начатые в России исследования по иммунитету пшениц. Именно тут, на делянках и в лабораториях приморского местечка, получила свое завершение докторская диссертация, открывшая Николаю Ивановичу путь к профессуре. Тринадцать лет спустя в статье, посвященной памяти учителя, Вавилов привел слова, которые, очевидно, наилучшим образом характеризовали личность Бэтсона и принципы его школы: «Бесстрашный в критике и великодушный в оценке, оп был апостолом свободы в исследовании, которое одно приведет к лучшему». Прошли годы. Москвич-практикант сам стал академиком, главой всемирно прославленной научной школы, и в его собственном поведении современники увидели те же черты: беспредельную терпимость ко всякому,
И еще одну важную сторону унаследовал ученик у своего учителя: как и Бэтсон2 Вавилов всю жизнь был для своих сотрудников не только судьей и администратором, но также генератором новых идей, человеком, непрерывно побуждающим коллег к энергичным научным поискам. С полным правом повторял он слова покойного учителя: «Во многих, хорошо организованных предприятиях есть люди, известные как будильники (knockers-up). Их неблагодарное дело - будить других ото сна, твердить, что наступило время работы. Эту неблагодарную роль я беру на себя, и если я стучу слишком громко, то лишь потому, что в этом есть подлинная необходимость».
Весенним днем 1914 года Николай Иванович зашел к Бэтсону попрощаться: знаменитый генетик отправлялся на конгресс в Австралию. Он застал хозяина и хозяйку в их коттедже за сбором чемоданов. Смутившись, гость хотел поскорее удалиться, чтобы не мешать в столь ответственный момент. Бэтсон остановил его: «До парохода еще целых полтора часа. Мы успеем сыграть с вами партию в теннис». Об этой партии в теннис Николай Иванович охотно напоминал много лет спустя тем своим спутникам, которые имели обыкновение слишком затягивать экспедиционные сборы. Сам он, как и Бэтсон, даже в самые дальние поездки собирался за считанные часы, а то и за минуты. Именно так, налегке и спешно, супруги Вавиловы выезжали из Англии домой летом 1914 года. Мировая война прервала нормальные пути сообщения: русские добирались на родину через Норвегию, Швецию и Финляндию.
Из-за границы привез Вавилов не новую методику, даже не новые идеи, а нечто такое, что трудно назвать одним словом: интерес к глобальным исследованиям, стремление охватить поиском растительный мир всего земного шара. Именно в это время его захватывают проблемы, которые потом становятся главным делом его жизни. «Артишоки, артишоки и миндаль, и миндаль не растут в Европе…» А почему, собственно, не растут? Где их родина? Откуда появились на наших полях культурные растения? Где их подлинный дом? Кто их родичи? Как преодолели они - пшеница, рожь, лен, рис, обитатели наших садов и огородов - барьер, отделяющий дикаря от благородного кормильца человечества? Нужна немалая смелость, чтобы, едва окопчив институт, задаваться такими планетарными проблемами.
Но «космический ветер», страсть к большим идеям и крупным свершениям, все то, что в конце концов породило академика Вавилова, все это таилось в нем в какой-то мере и раньше. Вспоминается письмо двадцатипятилетнего агронома к своей невесте из Петербурга. Николай Иванович поехал туда, в так называемое Бюро прикладной ботаники, чтобы научиться классифицировать пшеницы и болезнетворные грибы. Небольшое бюро было единственным в стране исследовательским учреждением, где собирали и изучали коллекции возделываемых на Руси хлебов. Заведующий бюро Р. Э. Регель пользовался славой добросовестного и в высшей степени серьезного исследователя. Вавилов с почтением выслушивал советы старшего товарища, но от его глаз не укрылась странная узость в работе учреждения. По мнению Регеля, никакой исследователь не способен охватить за жизнь более чем один вид растения, будь то пшеница, ячмень или овес. Отсюда постоянно повторяемый в бюро лозунг: «Спасение - в специализации». «Моя комната рядом с регелевской, - писал Николай Иванович, - сижу и слышу каждый день этот лозунг, который Регель повторяет при каждом удобном случае, и выслушиваю анафемствования «энциклопедистам». Идеал Регеля - скромный, трудолюбивый, аккуратный сотрудник, специализирующийся, например, на определении пленчатости ячменя. Сижу и ежусь. «Горе нам, энциклопедистам. Горе нам, стремящимся объять необъятное…»
Как видим, идеал самого Вавилова отнюдь не специалист по ячменным пленкам. Ему мил ученый с широким кругом интересов. После заграничной командировки эти устремления
Но в мире идет война. Каждую неделю в вестибюле главного корпуса академии вывешивают траурные объявления о гибели на фронте бывших студентов и преподавателей Петровки. Не может быть и речи о дальних экспедициях. Даже производить ежегодные экспериментальные посевы в опустевшей и обедневшей академии дело нелегкое. Власти подвергли конфискации часть лошадей. Ушли на фронт рабочие ферм и опытных полей. В довершение бед в последний день февраля 1916 года в канцелярии академии была принята телефонограмма: ратнику Николаю Вавилову, временно освобожденному от военной службы, немедленно явиться к воинскому начальнику. Мать, Александра Михайловна, как услышала о повестке, так и ахнула. Сергей уже служил в армии, письма от него доходили редко. Теперь Николай… Александра Михайловна попросила сына перечитать ей напечатанный и заверенный секретарем текст телефонограммы и расстроилась еще больше. Ее поразила дата: 29 февраля. Тысяча девятьсот шестнадцатый год был високосным.
Однако именно високосный (почитаемый многими как год неудач и неприятностей) год принес ратнику Вавилову редкостную удачу. В армию его не взяли («помог» поврежденный в юпости глаз). Вместо этого департамент земледелия предложил Николаю Ивановичу отправиться в научную экспедицию. И не куда-нибудь, а в Персию. В ту самую вожделенную Персию, где ученый мог ожидать встречи со своей давней любимицей: персидской пшеницей.
Вавилов был в восторге от предстоящей поездки.
«Ярким летним днем 1916 года к дому № 13 (по Средней Пресне) подкатил автомобиль - тогда большая редкость. Ко мне… подбежал со словами прощания Николай Иванович, - вспоминает племянник Вавилова А. И. Ипатьев.
– Он был, как всегда, весел и лучезарен. Только выглядел необычно: на нем был кремовый летний костюм, через плечо полевая сумка и фотоаппарат, на голове белая шляпа с двумя козырьками, которую он называл «здравствуйте-прощайте». Николай Иванович сел в автомобиль и укатил в сказочную, как мне тогда казалось, Персию».
Но те, кто направляли в командировку исследователя пшеницы, знали хорошо, что поездка его отнюдь не будет сказочной. Не интересовала их и персидская пшеница. От Вавилова ждали разгадки совсем иного рода. Воюя с Турцией, русские войска заняли северо-восточную часть нынешнего Ирана. И тут вдруг командование столкнулось с непредвиденными неприятностями: от местного хлеба солдаты как бы пьянели. Стоило съесть краюшку, как начинала блаженно кружиться голова, возникала слабость, а иногда наоборот - странное возбуждение. В нескольких случаях «пьяный хлеб» доводил солдат чуть не до смерти. Вавилов еще в Москве догадался, в чем дело, но, для того чтобы поставить точный диагноз болезни, следовало собственными глазами взглянуть на пшеничные поля Персии.
Миновав пустыни Закаспийской области (в нынешней Туркмении), верховой отряд Вавилова в июне 1916 года вступил в Северный Иран. Прикрытое от южных сухих ветров Хорасанским хребтом Каспийское побережье встретило всадников богатыми лиственными лесами, апельсиновыми рощами. Этот влажный и солнечный край резко отличался от остальной части страны. Более всего походил он на русские субтропики где-нибудь в районе Поти или Ленкорани. Здесь же, в северных районах страны, выращивалась та пшеница, которую закупали интенданты русской армии. Спелые хлеба ждали уборки. Вавилов сразу определил: в Мазандеранской провинции сеют пшеницу, вывезенную из Европейской России. Вместе с зерном персы вывезли и сорняк, который вызывает отравление: опьяняющий плевел. Кроме того, почва многих полей оказалась зараженной микроскопическим грибком фузариумом. Споры грибка и семена плевела - вот что делало местный хлеб опасным. По докладу ученого военные власти запретили печь хлеба для армии из пшеницы Северной Персии, и случаи отравления прекратились.