Люди средневековья
Шрифт:
Сознание Бодо смущало множество предрассудков. Франки к тому времени уже давно были христианами, но верили в старые заклинания и приметы. На землях святых монахов Сен-Жермена можно было увидеть крестьян, произносивших заклинания, которые возникли много веков назад. Это были песни, которые франкские пахари распевали над своей землей задолго до того, как они переселились на юг, на территорию Римской империи, или заговоры, которые произносили бортники, жившие на берегах Балтийского моря, во время роения пчел. Христианство придало этим заклинаниям поэтическую форму, но не лишило их первоначального смысла, а поскольку обработка земли — самое древнее и самое неизменное их всех человеческих занятий, старые верования и суеверия оказались очень живучими, и древние языческие боги, давно покинувшие дома и дороги, еще долго бродили вдоль борозд, проложенных плугом. И в поместьях аббата Ирминона крестьяне шептали заговоры над больной скотиной (и над своими больными детьми) и произносили заклинания на полях, чтобы их плодородие возросло. Если бы вы пошли за Бодо, когда он прокладывал свою первую в новом году борозду, то, наверное, увидели бы, как он вытаскивает из кармана своей куртки небольшой каравай, испеченный Эрментрудой из различных продуктов, наклоняется
Только после этого он начинал пахать поле.
Церковь поступала мудро — она не запрещала старинные ритуалы. Она научила Бодо молиться Всевышнему Богу, а не Небу-Отцу, и Богородице, а не Земле-Матери, но, несмотря на эти изменения, старые заклинания, которые он узнал от своих родителей, продолжали ему служить. Церковь научила Бодо, например, обращаться к Христу и Богородице, когда он заговаривал пчел. Услышав, что пчелы роятся, Эрментруда становилась рядом со своим домом и произносила такое заклинание:
Пчелы роятся, Христос. В улей летите, малышки, — Ждет вас там мир и покой. В доме своем без опаски Быстренько, пчелы, садитесь. Просит вас Дева Мария. Слышите, не улетайте, Не улетайте в леса. Вам от меня не укрыться, Не улететь от меня. Тихо же в улье сидите, Воли Божественной ждите!А если Бодо, возвращаясь домой, замечал, что одна из пчел запуталась в шиповнике, то тут же останавливался и загадывал желание — как делают сейчас некоторые люди, проходя под лестницей. Церковь также научила заканчивать заговор от боли словами: «Пусть будет так, о Боже!» Многие поколения предков Бодо верили, что если у тебя закололо в боку или заболело в каком-нибудь другом месте, то это означает, что твои внутренности пожирает червь, поселившийся в костном мозгу, и единственный способ избавиться от него — это приложить нож, или наконечник стрелы, или какой-нибудь другой металлический предмет к больному месту и с помощью заклинания выманить на него этого червя. Предки Бодо, а за ними и он сам, заговаривали боль такими словами: «Выползай, червь, с девятью маленькими червячками, из костного мозга в кость, из кости — в плоть, из плоти — в кожу, а из кожи — на эту стрелу». А потом, подчиняясь требованию церкви, добавлял: «Пусть будет так, о Боже!» Впрочем, в действия Бодо не всегда можно было вложить христианский смысл. Иногда он ходил к человеку, обладавшему магической властью, или поклонялся какому-нибудь сильно искривленному дереву, о котором говорили, что оно творит чудеса. В таких случаях церковь была непреклонна. И когда Бодо исповедовался, священник спрашивал его: «Ходил ли ты к колдунам и чародеям, приносил ли жертвы деревьям или источникам, пил ли какое-нибудь волшебное зелье?» И ему приходилось признаваться, что да, ходил, когда заболела корова. Однако церковь была не только строгой, но и доброй. «Когда придут к вам крепостные, — наставлял священников один епископ, — не заставляйте их поститься так же строго, как богатых. Для бедняков достаточно и половины епитимьи». Служители церкви хорошо понимали, что на голодный желудок Бодо работать не сможет. Зато благородным франкам, проводившим все дни в охоте, пирах и пьянстве, пропуск одного приема пищи был весьма полезен.
Именно благодаря этой строгой, но доброй церкви у Бодо были выходные. Она заставила набожного императора издать указ о том, что в воскресенье и святые дни крестьяне не должны отрабатывать барщину и выполнять другие работы. Сын Карла Великого повторил этот указ в 827 году. Он звучал так: «Мы повелеваем, согласно Божьему закону и эдикту нашего отца, в память о его указах, да будут они благословенны, чтобы в воскресенье никто не работал на барщине, и никто не занимался своими деревенскими делами: нельзя ухаживать за виноградниками, пахать землю, собирать урожай и косить сено, сооружать заборы и обносить загородками рощи, рубить деревья, работать в карьерах или строить бы дома, нельзя также работать в саду, являться в суды или гнать зверя. По закону разрешается совершать только три службы: ведать военное дело, готовить еду или предавать тело своего господина земле (если в том возникнет нужда). Женщины не должны прясть, кроить одежду, сшивать ее нитками, а также чесать шерсть, трепать коноплю, мыть одежду на людях и стричь овец, ибо в Господний день всем полагается отдыхать. Но пусть же все они сходятся со всех сторон на мессу в церковь и славят Бога, за все то доброе, что Он сделал для нас в этот день!»
Но Бодо, Эрментруда и их друзья не желали ограничиваться в святые дни одним только посещением церкви и после мессы умиротворенно возвращаться домой. Они предпочитали по праздникам плясать, петь и веселиться, как во все века делали жители деревни, пока не наступили наши мрачные времена, когда люди стали более замкнутыми. Все они были очень веселыми и довольно грубоватыми людьми и любили отплясывать в общем кругу на церковном дворе, а песни, которые они пели, достались им от старых языческих времен. Предки Бодо распевали их в майский праздник, и крестьяне не могли забыть их, как не могли забыть и скабрезные любовные песни, вызывавшие осуждение у церкви. Снова и снова мы находим в документах жалобы церковных советов
Более поздние документы рассказывают нам о священнике из Востершира, которому всю ночь не давали спать плясавшие на церковном дворе крестьяне, которые распевали песню с таким припевом: «Пожалей же меня, милая моя!» Этот мотив так крепко привязался к нему, что утром, служа мессу, он вместо того, чтобы спеть Dominus vobiscum, произнес: «Пожалей же меня, милая моя». Разразился грандиозный скандал, попавший даже на страницы хроники.
Иногда наш Бодо не плясал, а слушал песни странствующих менестрелей. Священники относились к этим певцам крайне отрицательно, заявляя, что они непременно попадут в ад за исполнение не христианских гимнов, а мирских песенок, посвященных подвигам франкских языческих героев. Но Бодо любил песни менестрелей, да и благородные господа тоже. Церковь порой упрекала даже аббатов и аббатис за то, что они слушали песни менестрелей. Но хуже всего было то, что их любил сам император, добрый Карл Великий. Он всегда с удовольствием слушал менестрелей, и его биограф Эйнхард рассказывает нам, что «он записывал варварские и древние песни, в которых воспевались подвиги королей и войны, которые они вели, и заучивал их наизусть». Одна из таких древних саг сохранилась на обложке латинской рукописи — ее записал там в свободное от работы время какой-то монах. Сын Карла, Луи Благочестивый, был совсем не похож на отца — он отвергал национальную поэзию, которую читал в юности. Он запретил читать, декламировать и учить франкские стихи, запретил судам рассматривать иски менестрелей, и еще он запретил в воскресенье танцевать, петь и рассказывать разные истории в общественных местах, но он же навлек на королевство своего отца позор и гибель. А менестрели за то, что Карл Великий привечал их, отплатили ему добром. Они наградили его вечной славой, ибо в течение Средних веков легенд о Карле Великом становилось все больше и больше, и он разделил с королем Артуром честь стать героем одного из самых романтических циклов Средневековья. Каждый век облачал его в свои одежды и слагал о нем новые песни. То, что не смогли сделать для Карла монахи-летописцы, совершили презираемые и проклинаемые ими менестрели — они дали ему то, что, возможно, является для человека более желанным и существует гораздо дольше, чем место в истории, а именно место в легенде. Не всякому императору удается стать правителем «золотого государства», о котором писал Ките, и в этом золотом королевстве Карл Великий царствует вместе с королем Артуром, а приближенные Карла сражаются на турнирах с рыцарями Круглого стола. Бодо, по крайней мере, любовь Карла Великого к менестрелям принесла пользу, и вполне возможно, что при жизни императора он слышал самые первые легенды, которые народная молва позже связала с Карлом Великим. Можно представить себе, как он разинув рот слушал на церковном дворе сказочные истории о Железном марше Карла в Павию, которые старый монах прихода Святого Галла даже поместил в свою хронику.
Вполне возможно, что Бодо мог видеть самого императора, которого крепостные крестьяне, никогда не бывавшие при дворе, очень любили. Карл был большим любителем путешествий — подобно всем монархам раннего Средневековья он все свое время, в промежутках между войнами, проводил разъезжая по своему королевству. Он останавливался в каком-нибудь поместье и жил там до тех пор, пока он и его свита не уничтожали в округе все съестное. После этого он переезжал в другое место. Иногда он наносил визит своим епископам или представителям знати, и они по-королевски принимали его. Вполне возможно, что однажды он приехал и к хозяевам Бодо и остановился на пути в Париж в большом доме поместья — тогда-то Бодо и мог его увидеть. Карл Великий ехал по дороге в своей короткой куртке, сшитой из шкуры выдры, поверх которой был накинут простой голубой плащ (Эйнхард рассказывает нам, что он терпеть не мог пышных одежд и обычно одевался как простой человек). За ним ехали три его сына и телохранители, а позади — пять дочерей. Эйнхард сообщает нам: «Он так заботился о воспитании своих сыновей и дочерей, что никогда, находясь дома, не обедал и не путешествовал без них. Его сыновья ехали рядом с ним, а дочери — позади. Специально отобранные охранники следили за хвостом кавалькады, где ехали его дочери. Они были очень красивы, и отец их безумно любил, и поэтому очень странно, что он ни одну из них не выдал замуж за кого-нибудь из своих подданных или иностранцев. До самой своей смерти он держал их дома, говоря, что не может обойтись без их общества».
Бодо мог полюбоваться и необыкновенным чудом — императорским слоном, один вид которого вызвал бы у него дрожь в коленках. Этого слона прислал Карлу Гарун аль-Рашид, великий султан из «Тысячи и одной ночи», и он сопровождал его во всех походах. Звали слона Абу-Лубаба, что по-арабски означает «отец мудрости». Он погиб во время экспедиции против данов в 810 году.
После этого Эрментруда стала говорить маленькому Герберту, когда он не хотел ее слушаться: «Смотри, придет Абу-Лубаба и унесет тебя на своем длинном носу». Но Видо, которому было уже восемь лет и который работал с отцом в поле, хвастался, что при виде слона совсем не испугался, но, когда на него надавили, признался, что ему гораздо больше понравился другой подарок Гаруа аль-Рашида — дружелюбный пес, отзывавшийся на кличку Бецерилло.