Люди ветра
Шрифт:
«Мы делаем, что можем», — ворчал он и проводил свой проект в жизнь.
Это означало, что офицеры домашней охраны должны были ему повиноваться. Они знали, что действительно у него на уме.
Там, где она стояла, склон холма полого опускался, покрытый ковром смарагдинов, розовыми кустами и чашами Будды. С холма открывался ясный вид на город и сверкающий залив Фалкайн.
Маленькие, как будто ватные, облака колыхались под бормочущим ароматным ветром.
Она вдыхала в себя его прохладу.
После Экватории он казался
Она почувствовала удивительную пустоту внутри.
Зашелестели крылья. Рядом с ней опустился итрианин.
— Доброго полета тебе, Хилл, — сказал женский голос.
Табита моргнула. Кто это?
— Айат! Доброго тебе приземления!
«Как монотонен ее голос, как тускло ее оперение. Я не видела ее с того дня на острове». Табита взяла в обе руки ее когтистую руку:
— Просто удивительно, дорогая! Как ты?
Голос Айат, ее поза и мембраны дали ответ. Табита обняла ее.
— Я искала тебя, — пробормотала Айат. — Я провела всю битву дома, а потом я пасла стада, я нуждалась в одиночестве, и мне сказали, что стране нужно мясо. — Она прильнула головой к животу Табиты. — Потом я освободилась и отправилась на поиски.
Табита все гладила и гладила ее по спине.
— Я узнала, где ты служишь, и о том, что ты говорила, будто собираешься остановиться в Грее во время отпуска, — продолжала Айат. — Я ждала. Я расспрашивала в отелях. Сегодня мне сказали, что ты здесь и будешь позже. Я подумала, что ты можешь придти сюда, а попытка лучше, чем бесконечное ожидание.
— Что я могу сделать для тебя, подруга по цели, скажи мне.
— Это трудно. — Айат, не поднимая глаз, до боли вцепилась в руки Табиты. — Аринниан тоже здесь. Уже несколько дней он работает в штабе своего отца. Я искала его и. — Звук подавленного рыдания, хотя итриане не плачут.
Табита догадалась:
— Он тебя избегает?
— Да! Он пытается быть добрым. Это самое худшее, то, что он должен пытаться.
— После того, что случилось.
— Кр-а-ах! Для него я уже не та. — Айат собрала все свои силы. — И для себя. Но я надеюсь, что Аринниан понимает это лучше, чем я.
— Неужели он единственный, кто может помочь? А как твои родители, сиблинги, товарищи по чосу?
— Они ко мне не изменились. Почему им было меняться? Во Вратах Бури такая, как я, рассматривается именно как неудача, а не позор или ущербность. Они не могут понять моих переживаний.
— А ты чувствуешь себя так из-за Аринниана, понимаю. — Табита посмотрела вдаль. В этот прекрасный день особенно ощущалась жажда жизни. Что я могу сделать?
— Не знаю. Может быть, ничего. И все же, если бы ты могла с ним поговорить. Объяснить. Попросить у него за меня прощения.
В груди Табиты всколыхнулась волна гнева.
— Попросить? У него? Где он?
— На работе, наверное. Его дом.
— Я знаю адрес. — Табита выпустила ее из объятий и выпрямилась. Пойдем,
Опустился сумрак, мазнул шафраном по серебристой глади воды, зажег ранние звезды. Табита приземлилась возле двери дома Аринниана. Окна были освещены. Она не стала звонить, просто постучала.
Он открыл. Табита увидела, что он тоже похудел. Волосы цвета черного дерева казались особенно темными в сочетании с изможденным лицом. Одет он был небрежно.
— Хилл! — Воскликнул он. — Я никак. Я не мог. Проходи же, проходи!
Она прошла мимо него. В комнате царил беспорядок. По-видимому, ее использовали только для того, чтобы спать и иногда торопливо есть. Он неуверенно подошел к ней. Их разговоры были короткими, чисто деловыми, и общались они только по фону, пока не началась новая битва. После этого они знали только о том, что оба живы.
— Я. Я рад тебя видеть, Хилл, — выдохнул он.
— Не знаю, чувствую ли я то же самое, — сухо отозвалась она. — Сядь.
Я хочу хорошенько щелкнуть тебя по носу. Дурная твоя голова!
Некоторое время он продолжал стоять, потом повиновался. Она увидела, как он напряжен, и внезапно растеряла все слова. Текли минуты, а они продолжали молча смотреть друг на друга.
Дэннель Холм сидел перед экранами, на которых виднелись изображения Льзу из Тарнов, Мэттью Викери из Парламента и Хуана Кайала из Империи.
Четвертый только что потемнел. Он передал записанное на пленку сообщение Траувея, высшего Вивана Итри. Он умолял Авалон сдаться, прежде чем случится самое худшее и всему Доминиону будут продиктованы самые жесткие условия Империи.
— Вы слышали, господа? — Спросил Кайал.
— Мы слышали, — ответил Льзу.
Холм ощущал биение пульса в груди и висках. Не то чтобы он ускорился, но превратился в громкое и твердое тиканье.
Ему страшно хотелось сигару — недоступно, или выпить — нежелательно, или проспать год, чтобы никто не тревожил! «Во всяком случае, — пронеслось у него в голове, — мы в лучшей форме, чем адмирал. Если мне когда-то и приходилось видеть голову мертвеца, то именно на этих плечах».
— Что вы говорите? — Кайала говорил голосом старика.
— Мы не испытываем желания драться, — объявил Льзу, — или усиливать страдания наших братьев. И все же мы не можем предать свой народ, проявивший к нам такое доверие.
— Марчварден Холм?
— Вы не посмеете возобновить нападение, пока здесь находятся ваши люди, — жестко сказал человек. — Я не хочу сказать, что мы станем их держать вечно. Я говорил вам раньше, мы не делаем заложников из мыслящих существ. И все же время и обстоятельства их освобождения должны быть хорошо продуманы.