Люди золота

Могилевцев Дмитрий Сергеевич

Не зря отплывали так весело – словно весельем приманили удачу. Ветер, принёсший дождь, наполнил паруса, погнал корабль, взбивая пену на волнах, и ещё до заката снова показался берег: неровный, бугристый, чуть подальше – череда округлых гор, поросших лесом. На ночь пристали в укромной бухте. Расставили часовых по окрестным холмам, костры разожгли в лощине, натаскав плавника. Было пустынно и безлюдно, ни следа человека. Но всё равно большая часть осталась на кораблях, спать на палубах под растянутыми кожаными пологами. Наутро разбудило хриплое карканье – прилетела целая стая ворон и, рассевшись по окрестным деревьям, принялась шумно ссориться. Люди чертыхались шёпотом, складывали пальцы горстью. Кто-то принялся швыряться галькой из пращи, но ни разу не попал. Вороны, казалось, вовсе не замечали, что в них летят камни. Потому путники

собрались быстро, даже еду готовить никто не захотел. Разом разбежались по кораблям и поскорее отплыли. Вороны воронами, а лапские колдуны знамениты неспроста. Звери им служат и птицы, да и сами они горазды всякими тварями перекидываться. И патьвашка молодой такой мрачный – всё утро ни слова.

Весь день ползли вдоль берега, держа наготове луки и копья. Горы понемногу отдалились, исчезли за редким лесом, спрятались за дождём. Берег тянулся плоский, будто порог, присыпанный песком, рассеченный долинами-корытцами, плоскодонными и крутостенными. Вторую ночь ночевали в болотистом и топком устье одной из речек. Все остались на кораблях, несмотря на тесноту, на берег высадили только сторожей. Те пошли, ворча, – кому хочется торчать под дождём почти на виду? Тут, говорят, волки белые водятся и всякая колдовская тварь навроде оленей с человечьими лицами.

К утру снова прилетела воронья стая, и никто уже не сомневался – скоро быть драке. Плыли до полудня, пока деревья и трава по берегам не сменились дюнами. Бледно-жёлтый песок во все стороны, всхолмья, распадки – будто вскарабкавшиеся на берег волны, отвердевшие в бессилии, но сохранившие зыбкую, текучую суть. Река впадала в море среди множества островов, заросших малинником и кишевших дичью. Утки стаями удирали от кораблей, шлёпали лапами по воде, били крыльями. Огромные лебеди отплывали без видимой спешки, вроде бы почти не шевелясь, но передвигаясь с удивительной быстротой. Мошкарой вились над дюнами чайки – значит, изрядно рыбы тут. Да и вот она – то тут, то там плещет по воде, мошкуя. Благодатные места. Но на берегах никого. Тронулись в путь по реке. Когда закончились дюны и пошёл сосновый лес, высокий и редкий, заметили на левом берегу составленные жерди. Послали пару лодок с вооруженными людьми, но жерди оказались старые, уже тронутые гнилью, а на кострище пробилась трава. И где те жемчужники?

Добрались до порога – могучего, пенного, колотящего о камни плавник. Пристали. Тут же на берегу едва не устроили свару – а кто сюда зазывал, а коего хрена и куда теперь тащиться? Хоть про порог-то знали, но одно дело – знать, а другое – своими глазами увидеть. Порог-то длинный – чуть кончается один перекат, как начинается другой. Такой и за целый день не одолеешь.

Тут оно и случилось. Лодками речными загодя запаслись, лёгкими дощаниками да плетёнками, обтянутыми промасленной кожей. Хотя и рассчитаны они на волоки, но всё же перетянуть их работа немалая. Народ, суетясь, щиты покидал, а кое-кто и брони сбросил. Вокруг – камни да валуны, там и сям торчат каменные лбы в рост человека, ничего за ними не видно. Ивняк густой, а дальше ели друг к дружке жмутся. И волок сам под склоном. Никто и не заметил, как они подобрались.

Сторожевые и не пискнули. Потом нашли – у каждого по стреле в глазу. Те, кто лодки тащил, и не заметили сперва стрел. Вдруг – один, второй, третий носом в мох рухнул. Кинулись прочь, за щитами.

Потому и не перебили всех: стрелявшие не утерпели, кинулись за бегущими. Догнали у берега, взяли в копья. Но тут подоспели те, кто шёл по берегу, поверху, с тюками припасов, и ударили врагам в спины. Недолго дрались – крикнуть трижды не успеешь. Засадники разбежались, оставив мертвыми полдюжины своих. Гнаться за ними не стали – куда там по лесу, а оружие у них лёгкое, броней на плечах не носят. Так и удрали.

Инги тогда не успел пустить в ход свой меч. Молодая ватажка пришла, как раз когда разъяренные вожаки орали друг на дружку, стоя среди побитых. А тех валялось немало. Инги тогда в первый раз увидел настоящее место боя. И было оно обыкновенно, как помойка на заднем дворе. Тут и там кучи тряпья, нога, рука. Застарелая грязь под ногтями скрюченных пальцев, торчащая из-под встопорщенных лохмотьев недоструганная палка. Бурые пятна на мху. Кучи тряпья шевелились, стонали, брызгали рудой жижей, нелепо дергая ногами. Подле бродили уцелевшие. Копались в тряпье, подхватывали, волокли, принимались возиться, заматывать, вытаскивать.

Чужих

сразу было видно – из одежды на них только рубахи, из кусков вонючей кожи шитые, кривые и нескладные. Кто в опорках из коры, кто в сапогах кожаных. Один вовсе босой. Мелкорослые, простоволосые, скуластые, глаза то серые, то мутной синевы. Бедные не все – попался один зажиточный по виду, чернявый, и не в коже, а в рубахе холщовой и портах, и сапоги на нём складные, искусно сшитые. И с мечом. Остальные с копьями все, и копья-то – смех один, железо кривое на палки примотано, а то и вовсе кость. Но достали те острия многих. Семерых сразу насмерть, четверо кровью давятся, ещё дюжина уже не бойцы, посеченные да поколотые, им сейчас только отлёживаться. Несчастливо начался поход. Со злобы схватили чужого, который шевелился ещё, кровью истекал. На дроты вздели и давай сечь в злобе. Он только завизжал тоненько, и дух вон, а его ещё и топтать взялись, ножами тыкать. Тут ещё один зашевелился. Босоногий, совсем молодой еще парнишка. Тут же и к нему кинулись, матерятся, слюна брызжет.

Инги шагнул наперерез, вытянул меч. Сказал негромко:

– Он мой.

– Ты его рубал, что ли? С чего он твой-то? А ну, отойди! – выкрикнул первый, красномордый и растрепанный, с красным пятном во весь рукав.

– Он скажет, куда нам идти, – сказал Инги.

– Да я тебя сейчас вместе с ним порешу, погань длинная, родича своего выгораживаешь!

– Эй, чего вызверился!? – заорал Хельги. – Дурь в голове заиграла? Так я сейчас помогу развеять! Дело колдун говорит, «языка» нам надо. А что про месть, так, думаешь, колдун ему легче смерть припас, чем ты с твоим ножом? Тьфу, дурень! Чтоб тебя самого колдун так выгораживал!

– Тьфу, тьфу, сгинь, – забормотал красномордый, отпрянув.

А босоногий парнишка, подползши на четвереньках, ткнулся лбом в сапог Инги.

Вскоре Инги снова пришлось его защищать. На одном из убитых нашли мошну из промасленной кожи, а в мошне той – дюжины три жемчужин. Хороших, крупных, чистых, с той глубокой тёплой светлинкой, какая и бывает только у речного жемчуга. Тут же кинулись к парню, стали трясти: где, откуда, почему тут? Наверное, прикрывали жемчужников, а? А где они? Где промышляли?Парень что-то лепетал, держась за раненый бок, глядя испуганно на десяток бородатых, корявых, недобрых лиц, склонившихся над ним. Как назло, лучший знаток лопского говора лежал на бережке с дырой в ладонь меж рёбер. Собрали всех, кто сколько-нибудь лопское бормотанье разумел, – дюжины две со всех ватаг. Иной пару слов понимал, другой и говорить мог. Торговали, живали даже рядом с лопью, выучились. Известное дело, соседи не всегда враги. Когда в набеги не ходят, то торгуют и гостят друг у друга ненароком. Но толком речь паренька никто разобрать не смог. Не иначе, из дальней лопи какой-нибудь. А может, хитрит, дурашку валяет? Жить-то охота, а жемчуг отдавать – не очень. Ах ты погань!Инги снова пришлось заслонить паренька с мечом в руках. Тут и Хельги не помог бы, да пленник впал в беспамятство. Рана тяжелая, крови изрядно потерял. От бесчувственного отстали. Пусть колдун с ним возится, а мы потом поглядим, если очухается.

Но из-за второй свары в войске поднялся разброд. Кровь в схватке с местными пришлось пролить ушкуйным. В других ватажках ни у кого ни царапины – ни у Хельги, ни у Инги с Леинуем, что позже подошли. А жемчуг нашёл подручный Хельги, сноровистый Тьёрви, способный за один вдох пустить две стрелы и срезать у любого кошель прямо посреди торжища. И не стыдящийся у раскроенного мертвяка ощупать порты, кровью и говном залитые.

Ватаги стали друг против друга, и уже показались мечи из ножен. Вожак новогородских ушкуйников ничего не хотел слушать, орал и плевался красным – стрелой ему продрало щёку и вышибло три зуба. Он хотел домой. Из его ватаги меньше половины осталось на ногах. Бывшим Мундуевым тоже досталось, но меж ними не было согласия: одни хотели жемчуг поделить да возвращаться, другие – идти дальше. И снова Хельги сумел уговорить. Своим сказал, что за жемчуг своей долей и добром отвечает, а всё найденное отдал вожаку новогородцев, чтоб тому не с пустыми руками возвращаться. С новгородцами ушла половина Мундуевых. Торопились – наскоро выскребли могилы среди елей, натаскали камней из реки. Чужих покидали в распадок, забросали мхом да камнями. Тотчас же набежали тучи муравьев, и казалось: мох шевелится над мёртвыми, сочится чёрным, блестящим. Тьфу на них, колдовское племя!