Люди золота
Шрифт:
Затем поёрзал, устраиваясь на троне поудобнее, и сказал плаксиво:
– Что ты, в самом деле. Иди, воюй. И этого забери, как его, ну… – он щёлкнул пальцами.
– Леинуя? – подсказали услужливо из-за спины.
– Конечно, кого ещё. Чего лезете, когда не просят? Иди, родич! – Валит хлопнул ладонью о подлокотник трона. – Хорошей резни!
Когда выбрались из зала, расталкивая старейшин с дубовыми посохами в руках и разряженных домохозяев, Мятеща буркнул угрюмо:
– Это ты, колдун, так его вылечил, да?
– Если б он его не вылечил, тебе не у кого было бы просить помощи, – прогудел Леинуй. – Господин Ингвар великое дело сделал. Если б ты видел, каким был нынешний валит, понял бы. А про великие и малые
– Не ссорьтесь без нужды, – сказал Инги. – Любому из нас может не хватить ни силы, ни мудрости. В особенности если он тратит их на распри с теми, кто встал рядом с ним против общего врага.
– Что-то я малость запутался, с врагами-то. Я – ушкуйник простой, неучёный. Может, великий колдун объяснит мне, кто теперь мой враг?– Это просто, воин, – ответил Инги весело. – Тот, кто желает тебе смерти, твой враг. А мы – друзья тебе, поверь.Поход против финнов на самом деле обернулся простой резнёй. Они не успели ни собрать войско, ни даже как следует укрыться. Только пару раз и пришлось брать городки за частоколом на вершинах утёсов, да однажды вплавь броситься вслед за удирающими на остров посреди озера. И добычи было не ахти сколько. Скудный лесной народ не хотел умирать за свои бедняцкие пожитки, разбегался стремглав. Многих ловили. Новгородские норовили забрать полон, с полдороги отправили домой целую толпу связанных полоняников, всё больше девок да детей. Корела норовила убить – к чему лишние рты? И землю зря занимают, ишь, расплодились под боком.
Инги за весь поход ни разу не обнажил меча. Глядел с коня, как жгут очередную деревню, режут всё и всех попавшихся под руку. Глядел на промытое до бесцветия небо, на траву, пробивающуюся сквозь вороха старых листьев. Лето начиналось доброе, благодатное. Листва на берёзах сияла под солнцем искристой яшмой, заливались высоко над кронами жаворонки, не слыша людского крика.Мятеща лютовал. То ли не чувствовал над собой взгляд нового бога, отдав старым богам в заклад его талисман, то ли из обиды – не стоило на такой поход ещё и корелу подымать, обошлись бы малой ушкуйной ватагой. Скотину даже сёк, коней увечил. Леинуевы ворчали: зачем добро портить, всё ж отогнать можно.Были и ссоры новгородцев с корелой. И унимать их Мятеща не стал – вмешаться пришлось самому Инги. Но его до дрожи боялись и те и другие, и потому дальше ругани дело не зашло.
За день до солнцеворота вышли к свейской церкви на берегу озера. Свежесрубленный домишко с маковками и большим крестом стоял на самом берегу, гляделся в воду. Красивый домишко. Жрецы нового бога умели выбирать места для святилищ: на солнечных берегах или на вершинах холмов, лицом к закату, а если в городе – на площадях или подле хором первых людей, чтобы и выше, и красивее всего. Новый бог тоже любил власть и силу.
Инги первым бросил факел на крышу из смолистой дранки. А после того, как обвалились внутрь стены и сгинул среди пламени знак креста, приказал поворачивать домой. Возражать никто не стал. Финны – известные колдуны, и если патьвашка решил, что больше ходить среди них не стоит, так и вправду лучше уносить ноги. Тем более двигались уже как табор поселенцев, а не как войско – с возами, груженными рухлядью, со стадами коров и табунами коней.
С Мятещей распростились, однако, вовсе не холодно. То ли он согнал злость, то ли решил, что всё оборачивается к лучшему. Торговые гости говорили, что в краях за свеями, где Инги собрался добывать наследство, который уже год усобица. Не могут варяги тамошние поделить королевство. А где война, там и добыча лёгкая. Отчего не попробовать? Прощаясь, условились о приготовлениях, о людях, кораблях и припасах. Инги передал дары посаднику Дмитру и не поскупился.
Возвращаясь домой, пели и пили пиво в
Но ни недорода, ни голода не случилось. Лето прошло мягкое, сытное, лето тёплых ночей и полных мёдом сот, налитых колосьев и наваристой браги. Добыча пошла впрок, и ушедшая в землю кровь обернулась яблоками на ветках и золотом ячменя. А ещё до первой седой изморози на траве Инги поднял над головой сына – розовый орущий комочек, – при всех объявил его своим и дал ему имя Рагнар, имя своего отца. Вирка родила его у кузнечного пламени, родила без боли, лишь тихо вздохнув. На пир собралась вся родня, от самых дальних до валита, переставшего хихикать и превратившегося попросту в пожилого добродушного дядьку, любителя хлебнуть пивка, попугать «козой» младенцев да ухватить молодушку-другую за круглую попу. Словно забылись начисто давние боль и смерть, стёртые новой сильной жизнью, и посёлок у кузни снова заплескался, загомонил новой суетой. Замычали многоголосо коровы, кони ржали в стойлах, и бродили по округе, таская за ушами связанные из суков хомутины, разжиревшие осенние свиньи.
А за столом Йоля Инги, как давным-давно, поднял первую чашу, благословляя еду и кров, и в белых его волосах лучился золотой венец.
Зиму он провел перед пламенем горна, с послушным железом в руках. На синюю сталь клинков и шеломов послушно ложилась тончайшая золотая нить. Мягкая проволока свивалась в кольца для кольчуг, и шипели в снегу, выхватывая из холода твёрдость, лезвия секир. А когда налилась соком листва, Инги снова поднял на руки сына и поцеловал жену в испещрённый шрамами лоб. Боги улыбались ему. Время его на этой земле подходило к концу, и дни уходили в покое.
Инги взял с собой немногих – лишь тех, кто поклялся идти до конца, убивать и умирать рядом с ним, – и отправился к Белому морю, к кораблям и ушкуйной ватаге, собранной Мятещей, который без знака нового бога на шее снова впал в бесшабашное и лютое душегубство. Утром солнцеворота попутный ветер налил силой их паруса и понёс горстку кораблей на восток – вокруг Терского берега, чтобы потом унести далеко на запад, к земле с чужим именем «Тронделаг», когда-то изгнавшей кровь Ингвара, сына Рагнара.
В своей земной жизни он никогда больше не ступил на землю берёз и озёр.
Книга 2 Полдень
8. Живое серебро
Первым молчание нарушил Нумайр ал-Хатиб, чьё богатство намного превосходило воспитание:
– Клянусь ляжками Самуда, это чудище, настоящее чудище! Я ж вам говорил!
И харкнул смачно в плошку.
Никто даже не вздохнул – успели привыкнуть. Что поделаешь, настало время варваров. И чужих, из-за моря, и своих, как почтенный Нумайр, чей отец продавал сапоги из козлиной кожи на кордовском базаре. А у сына – усадьба в Веге и от товара клети ломятся. И сердечная любовь с дикими масмуда. Злые языки поговаривают: это оттого, что они наконец-то нашли в ал-Андалусе людей еще более диких, чем они сами.