Люди
Шрифт:
— То есть христианская страна не может практиковать месть, — сказал Понтер. — Но ты упомянула её в ряду возможных причин войны. Точно так же демократическая страна не может препятствовать свободному выбору жителей другой страны, и, тем не менее, война во Вьетнаме велась именно с такой целью.
Мэри ничего не ответила.
— Разве ты не видишь? — сказал Понтер. — Вот о чём должен напоминать этот мемориал, эта стена ветеранов Вьетнама: о бессмысленности смерти, об ошибке — фатальнойошибке — затевать войну, идущую вразрез с твоими самыми сокровенными принципами.
Мэри
— И по этой причине все будущие американские войны должны объявляться здесь — на этом самом месте. Лишь если её цели выдержат испытание на соответствие самым главным фундаментальным принципам, лишь тогда это война, вести которую необходимо. — Взгляд Понтера снова задвигался по стене и чёрным отражениям внутри неё.
Мэри молчала.
— Однако, — сказал Понтер, — у меня есть предложение попроще. Эти письма, что ты мне читала — я так понимаю, это типичные образцы?
Мэри кивнула.
— Такие оставляют здесь каждый день.
— Но ты не видишь проблемы? Все они исходят из убеждения, что мёртвые на самом деле не мертвы. «Господь позаботится о тебе». «Мы снова будем вместе». «Я знаю, что смотришь на меня». «Однажды я снова тебя увижу».
— Мы уже обсуждали это, — сказала Мэри. — Моя разновидность людей — не просто христиане, а большинство Homo sapiens, независимо от религиозной принадлежности — верят, что глубинная суть личности не прекращает существования со смертью тела. Душа продолжает жить.
— И вот эта вера, — твёрдо произнёс Понтер, — и представляет из себя проблему. Я думаю над этим с тех пор, как ты впервые мне про это рассказала, но меня — как это говорится? — меня осенило здесь, у мемориала, перед этой стеной имён.
— Да? — сказала Мэри.
— Они мертвы. Их нет. Они более не существуют. — Он протянул руку и коснулся имени, которое не мог прочитать. — Человек, которого звали так. — Он коснулся другого имени. — И человек, которого звали так. — Он коснулся третьего. — И человек, которого звали так. Их больше нет. Вот очевидный урок, который преподаёт эта стена. Никто не может прийти сюда, чтобы говорить с мёртвыми, потому что мёртвые мертвы. Никто не может прийти сюда, чтобы попросить у мёртвого прощения, потому что мёртвые мертвы. Никто не может прийти сюда, чтобы мёртвый мог его коснуться, потому что мёртвые мертвы. Эти имена, эти вырезанные в камне символы — это всё, что от них осталось. Это очевидное послание стены людям, урок, который они должны выучить. Пока вы, люди, думаете, что жизнь — лишь пролог, что за ней последует что-то ещё, что обиженные здесь будут вознаграждены где-то там и потом, вы так и и не начнёте ценить жизнь и так и будете посылать свою молодёжь на смерть.
Мэри глубоко вдохнула и медленно выпустила воздух, по-видимому, чтобы успокоиться. Потом кивком головы указала в сторону. Понтер повернулся посмотреть. Седовласый мужчина оставлял у стены ещё одно письмо.
— Сможешь ему это сказать? — резко спросила Мэри. — Скажи ему, что он даром тратит время. Или вон той женщине — видишь, которая стоит на коленях, молится? Сможешь ей сказать?
Понтер покачал головой.
— Эта вера — причинатого, что случилось. Единственный способ почтить память мёртвых — сделать так, чтобы никто больше не становился мёртвым преждевременно.
— Ну, хорошо, — в голосе Мэри послышался гнев. — Тогда иди. Иди скажи им.
Понтер повернулся и посмотрел на глексенов и их эбеновые отражения в стене. Его народ практически никогда не отнимает чужую жизнь, а народ Мэри делает это так часто и так много. Наверняка эта их вера в Бога как-то связана с их готовностью убивать.
Он шагнул вперёд, но…
Но сейчас, сию минуту, эти люди не выглядели злыми и кровожадными и готовыми убивать. Прямо сейчас на их лицах была печаль — такая невообразимая печаль…
Мэри всё ещё злилась на него.
— Давай, — говорила она, маша рукой. — Чего встал? Иди скажи им.
Понтер подумал о том, какая печаль снедала его, когда умерла Класт. И всё же…
И всё же эти люди — странные, невозможные глексены — находили утешение в своей вере. Он смотрел на фигуры людей у стены, которых агенты заставляли держаться в отдалении. Нет, нет, он не скажет скорбящим людям, что их любимые ушли без возврата. В конце концов, не эти люди отправили их умирать.
Понтер повернулся к Мэри.
— Я понимаю, что вера даёт утешение, но… — Он мотнул головой. — Но как разорвать этот цикл? Бог делает убийство лёгким, Бог даёт утешение после. Как не дать этому повторяться снова и снова?
— Я не знаю, — сказала Мэри.
— Вы должны сделать что-то, — сказал Понтер.
— Я молюсь, — ответила Мэри.
Понтер поглядел на неё, потом на скорбящих людей, потом снова повернулся к Мэри, взял её за руку, глядя в землю, не в силах смотреть ни на неё, ни на тысячи имён.
— Если бы была хоть малейшая вероятность, что это поможет, — тихо сказал он, — я бы молился вместе с тобой.
Глава 23
— Потрясающе, — сказал Журард Селган. — Потрясающе.
— Что? — в голосе Понтера слышалось раздражение.
— Ваше поведение у монумента в память о погибших в юго-восточном Галасое глексенах.
— И что же в нём такого потрясающего? — спросил Понтер. Его голос был резок, словно у человека, который пытается говорить в то время, как ему отдирают бинт от раны.
— Это ведь был не первый раз, когда ваши убеждения —наши общие убеждения — вошли в конфликт с убеждениями глексенов. Не так ли?
— Разумеется.
— В самом деле, — продолжал Селган, — подобные конфликты должны были возникать ещё в ходе вашего первого визита.
— Возможно.
— Вы не приведёте пример? — попросил Селган.