Людоедка
Шрифт:
— Да уж и скажет… Такие порасскажет вещи о вашей добродетельной Дарье Николаевны, что волос дыбом встанет на голове.
Она остановилась и невольно посмотрела на почти лишенную волос голову «особы», вероятно найдя свою фразу несколько неудобной. «Его превосходительсво», между тем, как-то машинально провел рукою по своему оголенному черепу.
— Вы дозвольте ему сесть, ваше превосходительство… Малый на ногах не стоит… Уходила его ваша любимица…
— Конечно, садись, Костя, садись… — еще более заспешила «особа».
— Ничего,
— Садись, коли говорят, речь твоя долга будет, все, слышишь, все доложи его превосходительству.
Она взяла его за руку, насильно подвела к одному из кресел и усадила в него.
— Говори, говори, не совестись… Сколько лет скрывал и покрывал свою тетю… Эту… прости, Господи…
Старушка снова не выговорила подобающего, по ее мнению, прозвища Дарье Николаевне.
«Особа» тоже села в кресло у письменного стола и видимо приготовилась слушать.
Тамара Абрамовну стояла у кресла, на котором сидел Костя, положив руку на резную высокую спинку.
— Говори же, говори, все говори… обратилась она к Косте.
Тот поднял на нее умоляющий взор, но встретился со строгим, повелительным взглядом старушки, откашлялся и начал. По мере того, как он рассказывал во всех подробностях мельчайшие эпизоды домашней жизни Салтыковой, как в Москве, так и в деревне, он воодушевлялся, и голос его, вначале слабый и робкий, приобрел силу. Его речь стала последовательнее, он, видимо, припоминал, рассказывая, все им виденное, слышанное и перечувствованное. Это были как бы твердые, непоколебимые выводы добросовестно и всесторонне произведенного следствия.
«Особа» слушала все внимательнее и внимательнее. В уме ее не оставалось сомнения в своей ошибке относительно этой женщины, и совесть громко стала упрекать его за преступное потворство, почти содействие этому извергу в человеческом образе. По мере рассказа, его превосходительство делался все бледнее и бледнее, он нервно подергивал плечами и кусал губы. Когда Костя дошел до последнего эпизода с ним самим, голос его снова задрожал и он на минуту остановился.
— Говори, говори, не стыдись, меня, бабы, не стыдился, так какой же стыд перед его превосходительством… Не тебе стыд, ей, — ободряла его Тамара Абрамовна, торжествующим взглядом окидывая своего совершенно уничтоженного превосходительного господина-друга.
Костя, ободренный старушкой, продолжал свой рассказ, не преминув, конечно, сообщить о своей любви к Маше и о невозможности теперь посмотреть ей прямо в глаза. Этим он и объяснил причину своего бегства из дома Дарьи Николаевныи настойчивое нежелание возвращаться в него.
«Особа» и Тамара Николаевна, однако, и теперь не обратили на эту романтическую часть рассказа юноши внимания, поглощенные остальными ужасающими подробностями его повествования. Когда Костя кончил, в
— Да, да…
Тамара Абрамовна продолжала смотреть на него с видом победительницы. Костя тихо плакал.
— Ну, что же вы теперь скажете, ваше превосходительство?.. — первая начала старушка. — Не права я?
— Да, да, случай, можно сказать, случай, — не отвечая прямо на вопрос, заметила «особа», разведя руками и вставая с кресла, причем полы халата раскинулись было, но тотчас ею поправлены.
— Случай, — иронически повторила Тамара Абрамовна. — Хорош случай, это черт знает что такое, а не случай…
— Это верно, это ты справедливо, Тамара Абрамовна, это на самом деле черт знает что такое… — согласился его превосходительство, медленно ходя по кабинету.
— Так неужели же, ваше превосходительство, вы и теперь будете заступаться за эту…
Старушка снова не договорила.
— Нет, как тут заступаться, заступаться нельзя, я и сам уже все это взвесил и обдумал. За последнее время я приглядывался к ней и прислушивался к ходившим толкам, для меня все это не новость, я уже сам изменил о ней свое мнение… Моя проницательность меня не обманула.
Тамара Абрамовна чуть заметно улыбнулась. Его превосходительство не заметил этой улыбки или сделал вид, что не заметил ее и продолжал:
— Я давно это вижу, давно, но молчу до поры, до времени; тут есть одно соображение, соображение… с важностью заметила «особа».
— Соображение соображением, а что же мы будем делать с Костей? — строго спросила старушка.
— С Костей? Ах, да, с Костей… — остановился даже его превосходительство.
— Да, с Костей, ведь не возвращаться же ему в этот вертеп.
— Да, да, конечно, ему не следует возвращаться. Пусть у меня живет, ты его устрой, Тамара Абрамовна; там, около твоей комнаты, есть, кажется, свободная…
— Свободных-то комнат у нас хоть отбавляй, найдутся, а как же ему со службой… Ведь она и туда будет к нему шастать…
— Об этом я сам распоряжусь, а затем переведу его в Петербург на службу, там он будет жить у одного моего друга… Я ему дам письмо…
— Это вот дело, ваше превосходительство, а пока мы его здесь скроем от ее загребистых лап… Уж здесь-то ей его не добыть…
— Еще бы, под моим крылом… — важно заметила «особа».
— А ее-то поступки неужели так и останутся безнаказанными на этом свете? — спросила Тамара Абрамовна.
— Нет, конечно, не останутся… Ничто не остается безнаказанным, — изрек его превосходительство.
— Вы бы, ваше превосходительство, ее пугнули, что на нее глядеть, не весть как и в люди-то вышла… С ней можно за милую душу расправиться.
— Не время, матушка, не время теперь. На все нужно время… Есть у меня соображения…