Людовик XIV, или Комедия жизни
Шрифт:
— Ваша догадка совершенно справедлива, — заметил Лувуа, — мой племянник сообщил мне под величайшим секретом, что король тайно готовится к войне. Но вот странность: Анна Орлеанская и Кольбер, которые действовали до сих пор чрезвычайно согласно, совершенно разошлись в этом вопросе. Кольбер хочет мира, а Анна стоит за войну.
— Ну король, конечно, сделает то, чего желает Анна. А вот что важно, — Скаррон ближе придвинулась к патеру Лашезу, — кажется, из Мадрида пришли нехорошие вести.
— Даже очень нехорошие, — мрачно произнес провинциал. — Отец Терезии,
— Верно ли это известие? — с живостью спросила вдова.
— Не подлежит никакому сомнению, потому что оно получено от нашего генерала, который вместе с тем приказывает нам поддерживать всеми силами испанскую партию и препятствовать всякому враждебному действию Людовика против семейства его жены. Конечно, положение Филиппа должно оставаться тайным как можно дольше.
— Но в таком случае нам нужно поддерживать Кольбера и стараться продлить мир!
— Не совсем так, — возразил Лашез, — следует действовать против герцогини Орлеанской!
— Боюсь, что вы потерпите в этом случае полную неудачу. Женщину может низвергнуть только женщина же.
— Что вы хотите этим сказать?
— Значение Анны может быть только тогда подорвано, когда вместо добродушной Лавальер ей противопоставят другую любовницу, которая была бы предана королеве и нам и вместе с тем настолько обладала бы умом, красотой и страстностью, что могла бы стать достойной соперницей прекрасной герцогини. Такую госпожу нашла сама королева Терезия, и я буду руководить ее действиями!
Оба патера с удивлением взглянули на Скаррон.
— Вчера я уже имела по этому поводу тайную аудиенцию у королевы.
— Но кто же та, которая так неожиданно явится к нам на помощь? — спросили в один голос Летелье и Лашез.
— Маркиза де Монтеспан!
Последовала продолжительная пауза. Первый заговорил Лашез.
— Понравится ли она королю?
— Король уже заметил ее!..
— Каким же путем вы надеетесь получить влияние на маркизу?
— Она обещала мне место своей первой камер-фрау, как только Лавальер уедет из Версаля!..
Лашез бросил на вдову взгляд, полный восторга и удивления.
— Я предвижу, что близка та минута, когда созреют наши планы. Другая партия станет во главе государства, а с ней вместе и другой образ правления. Одна только особа стоит у нас на дороге, покорившая всю душу короля…
— Анна Орлеанская?
— Да, и она должна погибнуть, если вы хотите, чтобы ваша звезда взошла когда-нибудь!.. Святой отец благословляет вас на это великое дело! А чтобы вы при выборе средств не останавливались страхом греха, его святейшество шлет вам заранее свое отпущение!..
Патер вынул из кармана длинный кожаный футляр и, благоговейно поцеловав его, подал Франсуазе.
Молодая женщина вскочила с пылающим лицом, перекрестилась, преклонила колени
Когда патеры ушли, госпожа Скаррон заперлась в своем кабинете и долго с сияющим лицом осматривала пергамент из Рима, с его печатями и гербами. Потом тщательно свернула его и, спрятав в футляр, достала лист бумаги и написала следующее письмо:
«Ваше величество!
Считаю священной для себя обязанностью сообщить вам, что король испанский Филипп IV безнадежно болен и что ревностно хлопочут о назначении регентства после его смерти. Это известие только что получено из Рима от генерала иезуитского ордена здешним Главным провинциалом. Счастливой возможностью оказать услугу вашему величеству я имею честь быть вашей всепокорнейшей слугой.
Франсуаза Скаррон».
Она с улыбкой сложила письмо и проговорила:
— Вы все еще воображаете, глупцы, что увядшее древо Рима способно дать жизнь новому земному отпрыску! О, какое заблуждение! Рим упал с своей сияющей высоты и никогда более не восстанет. Настоящая, живая церковь, новая повелительница мира, может возродиться только во Франции!..
На другой день Скаррон отправилась в Лувр и собственноручно вручила свое письмо Мараметту, который немедленно передал его по назначению.
В тот же день, 29 сентября, в присутствии всего двора был представлен «Тартюф», о котором Лашез говорил накануне с таким неудовольствием. Людовик XIV предвидел, что эта пьеса сильно раздражит духовенство, но он поддался увещаниям покровителей автора, а также своему любопытству посмотреть новую комедию. Однако пьеса превзошла все его ожидания. Сцена, разыгравшаяся в доме Лонгевиль, была целиком вставлена в комедию и окончательно раздражила короля. Он велел позвать Мольера.
— Вы зашли слишком далеко! — гневно воскликнул он. — Ваша комедия уже не смешит, а оскорбляет! Мы не желаем, чтобы ненависть и несогласие царствовали между нашими подданными! Увеселяйте нас, но не берите на себя роль судьи!
— Ваше величество, я думал, что театр не должен быть одной праздной забавой, но школой нравов, верным зеркалом человеческой жизни. Только поставленный в такие условия он может, содействовать нравственному развитию общества!
— Мы не станем спорить с вами о значении театра, — нетерпеливо перебил его король, — но объявляем вам, что «Тартюф» никогда более не появится на сцене! Пишите шутки сколько хотите, но не позволяйте себе затрагивать такие серьезные вопросы!
— Это невозможно! — воскликнул Мольер со слезами на глазах. — Я слишком серьезен, чтобы ограничиваться одними шутками! Если вы приказываете молчать тем святым голосам, которые раздаются во мне… Бурзольт и Скамаруш лучше послужат вашему величеству, чем я!..
— Мы сами того же мнения, — холодно ответил король, — и потому вы избавляетесь от службы при нас, а также от пенсии, пока не станете рассудительнее!
В то самое время, когда слава Мольера, казалось, меркла среди мрачных, грозных туч, на горизонте появилась новая блестящая звезда — Расин.