Людовик XIV
Шрифт:
Подобное напряжение и подобные достижения предполагали, без сомнения, постоянную и напряженную волю. Ни Жан-Батист Кольбер, ни маркиз де Сеньеле, ни Мишель Летелье, ни маркиз де Лувуа никогда не смогли бы обеспечить командным составом трехсотпятидесятитысячное войско и успешно противостоять всей Европе, не будь у них поддержки терпеливого и прозорливого монарха, каким был Людовик XIV. «Незаурядный талант министра никогда не затенял славу его монарха: наоборот, вся честь от успеха, а также порицание за некрасивый, неблагородный поступок опять же достаются последнему, который считается первопричиной всего»{44}. Поэтому-то и следует сожалеть о том, что Людовик XIV проявил такую суровость по отношению к Пфальцу. Даже подобное, небольшого масштаба опустошение страны слишком напоминало ужасы Тридцатилетней войны, чтобы не вызвать раздражение среди общественности, уже к тому времени сильно приобщенной к культуре. Даже если Тюренн выполнял данные ему приказы без зазрения совести и если Лувуа проявлял собственное рвение, эта практика выжженной земли отвратительна: сожжение благородного
Людовика XIV еще упрекают в том — вслед за Сен-Симоном, — что он слишком любил строительство [131] . Мы счастливы сегодня, что у нас есть Версаль и Трианон, мы рады, что можем собирать там различные республиканские конгрессы, принимать глав иностранных государств, что имеем возможность восхищаться роскошными фонтанами и любоваться остатками роскошного в прошлом парка; но мы одновременно упрекаем создателя всех этих чудес за то, что он слишком много потратил денег на их осуществление. Это не логично!
131
Этого намека на постройки — вероломство Сен-Симона, который никогда не любил Версаль — нет ни в одном из двух рассказов Данжо, в которых он детально и ясно описал болезнь и смерть короля.
Стройки Его Величества (Лувр, Тюильри, Обсерватория, ворота Сен-Дени, Дом инвалидов, Сальпетриер, Ванд омская площадь, Сен-Жермен, Венсенн, Версаль, Кланьи, Трианон, Марли, не говоря уже о разных маленьких провинциальных и иностранных Версалях, которые были построены в подражание этому великому творению), и стройки, поощряемые королем (Сен-Рош, СенСюльпис, площадь Побед, Сен-Луи-ан-л'Иль), являются индустрией королевства, занимающей второе место после индустрии национальной обороны. Если в наше время не так очевидна острая необходимость этих индустрий, в те времена она бросалась в глаза всем: и вельможам, и простым людям. «Превосходно поставленное строительство» показывает значительность короля, правления и королевства. Эти строительные работы имеют неоспоримое политическое значение. Все построенное — это постоянно действующая всемирная выставка шедевров французского классического вкуса, соседствующая с космополитическим хламом XIX и XX веков.
Ни Франциск I, ни Лоренцо Медичи не смогли сделать гармоничным свое руководство и сотрудничество с представителями искусства, высокого и бытового. Сумев выбрать своих исполнителей-мастеров — Кольбера, затем Лувуа, как суперинтендантов, Ленотра, Лебрена и Мансара, как художников, разработавших общий план, Куазевокса, Вигарани, Келлеров, Тюби, Берена, Булля и других, как художников для выполнения отдельных произведений, — Людовик XIV создал стиль руководства, которому все всегда хотели подражать, но который никто не смог превзойти.
Поспешное выполнение некоторых проектов, импровизированный подход ко многим стройкам, неблагоприятный климат местности, где построен Версаль, до проведения здесь дренажа почв были причиной болезней, ранений, даже несчастных случаев с летальным исходом. Но можно ли оценить отрицательно из-за этого весь художественный ансамбль строек? Конечно нет. Однако, достойно сожаления, что знаменитый поворот вод реки Эр, виадук Ментенонский, проект которого был грандиозным, хотя технически его реализация была возможна, стоил большой суммы денег и многих человеческих жизней. Можно сокрушаться об этом, но недооценивать все построенное нельзя. «О великом человеке судят по его великим делам, а не по его ошибкам», — напоминает нам Вольтер. В то время, когда строили этот злополучный канал, унесший много человеческих жизней, бывали битвы, когда погибало еще больше народа. И наоборот, никакой договор (даже Нимвегенский) не дал так много для славы нашей страны, как ансамбль Версаля: дворец, город, парк и пристройки, архитектура и украшения. Швейцарцы, использованные на работах по рытью того водоема, который назван их именем, солдаты, умершие на тяжелых работах по строительству канала реки Эр, отдали свои жизни не зря. Нельзя сказать то же о жертвах, принесенных во время некоторых современных войн.
Отмена (1685 г.) Нантского эдикта (1598 г.) является третьим пунктом обвинения, обычно выдвигаемого против Людовика XIV. Отмена Нантского эдикта порой даже выдвигается как основной пункт обвинения. Скорее надо говорить об антипротестантской политике, потому что отмена всего лишь ужесточала преследование, длившееся до этого в течение четверти века. Это преследование, не имеющее оправдания в наших глазах, было тогда не только объяснимым, но даже желательным или требуемым нацией католиков — от епископа Монтобанского до самого скромного труженика. В XVI и XVII веках в ходу было выражение: «Cujus regio, ejus religio» («Какова религия короля, такова религия страны»). Если бы Реформа победила, можно предполагать, что католическая религия была бы быстро запрещена. Так как Реформа во Франции провалилась, ситуация сложилась прямо противоположная. Впрочем, борьба с ересью всегда была у нас «королевским делом»; с XIII века обязательство вырывать ересь с корнем (Haereticos exterminare) является составной частью торжественной клятвы при короновании. В этих условиях Нантский эдикт мог рассматриваться только как временная мера, вызванная обстоятельствами и предоставляемая протестантскому меньшинству королевства. Генрих IV так хорошо осознавал это, что документ был скреплен коричневой печатью вместо зеленой, которую обычно ставили на важные эдикты{119}. Если бы Беарнец прожил на 20 лет больше, статус протестантов (свобода вероисповедания
Эта терпимость вступала в противоречие также с теологией тех времен. Как в лагере Реформы пасторы обещали папистам страдания вечного ада, так и католики представляли себе протестантов горящими в вечном огне. В те времена грубо обходиться с диссидентами, подвергать их насилию в этом мире, чтобы укоротить им страдания в аду, казалось вполне естественным и даже логичным, законным и милосердным. После Святого Августина при насильственном обращении в католичество применялась притча: «Compelle intrare» («Принуди войти») [132] . Воспитанный очень набожной матерью, учившийся катехизису у иезуита, чрезвычайно враждебно настроенного по отношению к Реформе, исповедуемый и наставляемый священниками и проповедниками, являвшимися ярыми сторонниками Контрреформы, Людовик XIV повиновался голосу своей совести, ненавидя протестантов.
132
Лука 14, стих 23.
Требования католической общественности (духовенства, буржуазии и народа) дать Франции единую религию и недоверие короля к демократической церковной организации кальвинизма (ведь кальвинистский приход является маленькой самоуправляющейся республикой) — это неприятие протестантизма прибавилось к первоначальному и основному отрицанию его, основывающемуся на катехизисе Тридентского собора.
У Людовика XIV были самые веские основания положить конец в масштабе всего королевства религиозному дуализму: теологические мотивы (которые подчеркивались еще сильнее титулом наихристианнейшего короля и коронованием в Реймсе), императивы государственного права, давление общественности (все классы объединились для этого). Его ошибка тем не менее была двойной. Он не понял, что протестантизм внутри королевства уже начал хиреть и что достаточно было просто не заниматься протестантским вопросом. И затем, обманутый льстивыми статистическими данными епископов, интендантов, миссионеров, он не сумел предвидеть, что отмена Нантского эдикта (общее гонение после стольких частичных преследований) и ее печальные последствия (причастие по принуждению) пробудят у протестантов, хотя бы из чувства противоречия, религиозное сознание и укрепят их религиозную убежденность. Вне пределов королевства, где не так заметны были ограничительные меры, предпринятые в период между 1660 и 1682 годами, чем больше проходило времени, тем больше религиозный режим Франции, почти единственный в мире, приобретал символическое значение. Терпимость 1683–1684 годов, уже потерявшая силу, выдоXIIIаяся, ослабевшая, хилая, была лучше известна, как это ни парадоксально, за границей, нежели новая гражданская терпимость Нантского эдикта. В результате отмена этого эдикта сильно отразилась на судах, на канцеляриях и на каждом протестанте, приехавшем из-за границы, ее действие было похоже на гром среди ясного неба. Благодаря 87 годам исповедования двух разных религий, Нантский эдикт способствовал созданию определенного образа Франции: одни ее критиковали (как король Испании Карл II), другие благословляли (как Бранденбургский курфюрст).
К преступлению короля, соучастниками которого были 19 миллионов французов (Sanguis Eius super nos, et super filios nostros! — Кровь Его на нас и на сыновьях наших!), — преступлению, которое он совершал, прибегая к насилию над совестью во имя одного и того же любимого Господа Бога, прибавляются еще две политические ошибки, два серьезных заблуждения в оценке ситуации. Но ничего такого не произошло бы, если бы Генрих IV жил дольше, если бы Людовик XIII отменил Нантский эдикт в 1629 году и применил санкции к участникам кровавого и длительного восстания на юге. Исходя из логики этих двух фактов и учитывая религиозную непримиримость тех времен, преследование протестантов было неизбежным. (Мы не говорим простительным.) Все это было совершенно понятно и объяснимо в разгар умонастроений, которые были присущи той эпохе. Но если Людовик XIV взял на себя ответственность за содеянное, осознавал эту свою ответственность перед Богом, начиная уже с 1660 года и до конца дней своих, мы хотели бы знать, каково было осознание своей ответственности у канцлера Мишеля Летелье, у архиепископа Арле де Шанваллона, у отца де Лашеза, у кардиналов и епископов и у всей Ассамблеи духовенства Франции.
Теперь каждому нужно будет взвесить достижения этого правления, сравнить актив (Франция современная, увеличенная территориально, сильная, блестяще цивилизованная) и пассив (700 000 «новообращенных», плохо обращенных в католичество). Трудно включать в пассив Ментенонский акведук, если в активе — Версаль; а любовницы короля, как подчеркивал уже Вольтер, занимают ничтожное место во всем его великом правлении.
Он не безупречен, ведь и на солнце есть пятна, Но солнце — всегда солнце [133] .133
Стих преподобного отца Деларю, бывшего проповедника при дворе, который мы воспроизводим в Приложении 2.