Шрифт:
А.Борисенко, Н.Демурова
Льюис Кэрролл: мифы и метаморфозы
Ему казалось - на трубе
Увидел он Слона.
Он посмотрел - то был Чепец,
Что вышила жена.
И он сказал: "Я в первый раз
Узнал, как жизнь сложна".
Льюис Кэрролл. Песня садовника[1]
В жизни Пушкина еще так много неисследованного...
Кое-что изменилось с прошлого года...
С. Довлатов. Заповедник
Наше время, не опасаясь преувеличений, можно назвать временем мифов, их бурного роста и широчайшего распространения. Можно было бы задаться вопросом о том, как и почему это происходит. Как соотносятся в мифе вымысел и факт? Что активизирует данную людям от века способность к мифотворчеству? Потребность ли заполнить образовавшуюся по тем или иным причинам пустоту в их жизни? Усилия ли массмедиа, культивирующих интерес к "знаменитостям" с особым упором на интимные, а зачастую и просто грязные подробности?.. Вглядываясь в знакомые черты, мы видим, как они меняются, послушные веяниям времени: сквозь
Взять хотя бы Льюиса Кэрролла, математика и священнослужителя, автора двух сказок - "Приключения Алисы в Стране чудес" и "Алиса в Зазеркалье", принесших ему мировую славу.
Всем известно, скажем, что Льюис Кэрролл (он же Чарльз Латвидж[2] Доджсон) был застенчивым, неуклюжим заикой и нелюдимом. Мы знаем, что он скучно читал лекции, двух слов не мог связать в светской беседе и лишь в обществе детей оживлялся и становился вдруг - о чудо!
– изобретательным и веселым рассказчиком. Мы знаем, что он всегда ходил в цилиндре и перчатках, отличался чопорностью и педантизмом, писал множество писем (в основном детям, разумеется) и воплощал в себе все викторианские добродетели.
Известно также, что превращению мрачного чудака в фантазера и сказочника способствовали не просто дети, а исключительно маленькие девочки. К которым этот чудесный сказочник испытывал - о ужас!
– вовсе не отеческий интерес. Злоупотребляя доверием наивных мамаш, он увлекал юных спутниц в рискованные длительные прогулки, забрасывал их письмами и даже фотографировал в обнаженном виде!
В сущности, мы знаем не одного человека, а двух - Льюиса Кэрролла и Чарльза Латвиджа Доджсона; и эти двое оказываются почти антиподами: Доджсон, как видно, весьма умело дурачил недалеких современников, скрывая свою истинную сущность под скучной благопристойной личиной. Но и проницательным потомкам приходится нелегко - Кэрролл двоится в глазах, не дается в руки: "Он шел по жизни таким легким шагом, что не оставил следов"[3]. Поразительней всего то, что речь идет о человеке, чья жизнь была столь подробно и тщательно документирована ... После его смерти остались дневники, письма, воспоминания современников. В том числе и его некогда юных приятельниц, которых он называл "my child-friends".
Попробуем разобраться в удивительных метаморфозах кэрролловского образа.
Сразу же после смерти Чарльза Доджсона его племянник, преподобный Стюарт Доджсон Коллингвуд, издал подробную биографию Кэрролла. Она называлась традиционно: "Life and Letters of Lewis Carroll", что на русский язык переводится так же традиционно: "Жизнь и творчество Льюиса Кэрролла", и "Letters" здесь означает все, что вышло из-под его пера, в том числе и переписку. Архив Чарльза Латвиджа Доджсона был огромен. Всю жизнь он, как типичный викторианец, вел дневники, писал множество писем, внося в специальный реестр всю отправленную и полученной корреспонденцию, сочинял политические и научные трактаты, стихи и прозу - словом, трудно даже представить себе объем "бумажного" наследия, который остался в распоряжении душеприказчиков. Душеприказчиками были два младших брата Кэрролла - Уилфред и Эдвин. Именно Уилфред после смерти Кэрролла сжег часть его личных бумаг, возможно, выполняя волю умершего. (В переписке с Анной Хендерсон Уилфред Доджсон упоминает о конвертах, где хранились личные записи и фотографии с надписью "В случае моей смерти уничтожить, не вскрывая". Не исключено, что писатель оставил и другие инструкции.) После его смерти Кэрролла "комнаты" в Крайст-Черч[4] (так называли преподавательские квартиры, расположенные в самом колледже), которые он занимал в течение стольких лет, надлежало срочно освободить. Огромный архив Кэрролла разбирали второпях, часть, как уже упоминалось, была сожжена, остальное, по всей видимости, было поделено между родственниками, что-то впоследствии затерялось.
По-видимому, Коллингвуд во время работы над биографией Кэрролла имел в распоряжении всю его переписку, все дневники и реестр корреспонденции: биография снабжена множеством цитат из этих документов. Выпускник того же колледжа Крайст-Черч, в котором учился, а потом преподавал его дядюшка, кроткий и образованный священнослужитель Стюарт Доджсон Коллингвуд создал идеализированный портрет своего прославленного родственника. Эта первая биография, вышедшая в сентябре 1898 года, то есть спустя всего семь месяцев после смерти Кэрролла, стала основным документальным свидетельством, на которое ориентировались все последующие биографы. Отчасти это объясняется тем, что письма и дневники Кэрролла не были доступны последующим исследователям во всей полноте. Но, конечно, дело не только в этом.
XIX век создал свой миф о Кэрролле, миф о том, что было дорого викторианской Англии - о доброте и эксцентричности, о глубокой религиозности и удивительном юморе, о строгой и размеренной жизни, изредка прерываемой короткими "интеллектуальными каникулами" (Г. К. Честертон), во время которых и были написаны сказки об Алисе и некоторые другие произведения. Коллингвуд в своей книге приводит проникновенные отзывы современников о Кэрролле. "Я с радостью вспоминаю и наши серьезные беседы, и то, как великолепно и доблестно он использовал юмор для того, чтобы привлечь внимание
После смерти братьев и сестер Кэрролла его бумаги перешли на хранение двум незамужним племянницам - Менелле и Вайолет - и оставались у них до самой их смерти (Менелла умерла в 1963-м, Вайолет - тремя годами позже). За это время многие бумаги были утеряны (включая четыре тома дневников), кроме того, отдельные дневниковые записи были вырезаны ножницами. В 1953 году тщательно отобранные племянницами фрагменты дневников были изданы в двух томах под редакцией Р. Л. Грина[6], который объясняет в предисловии, что так как Коллингвуд уже использовал при написании биографии дневники Кэрролла, "не было необходимости тщательно их сохранять - и они на много лет исчезли, вместе с остальными уцелевшими бумагами. По прошествии времени они вновь нашлись в подвале, выпав из картонной коробки; оказалось, что из тринадцати томов недостает четырех ...".
Конечно, объяснение звучит малоубедительно - да и следы ножниц в дневниках достаточно красноречивы. (В более поздние годы племянницы Кэрролла признались в уничтожении отдельных дневниковых записей.) Изданные фрагменты дневников ничем не нарушали уже сложившийся образ аскетичного ученого чудака, жившего скромной и спокойной жизнью...
Однако как бы ни скрытничали лояльные племянницы, XX век уже начинал творить свои мифы. После Великой войны (так называли англичане Первую мировую) образ Кэрролла стал неуловимо меняться. Это были годы "победного шествия" психоанализа, быстро распространившегося в Европе, Америке, России и даже в консервативной Англии. Уже в краткой "Заметке о Шалтае-Болтае", вышедшей в 1921 году в связи с новым переводом "Алисы в Стране чудес" на немецкий язык, Дж. Б. Пристли высказывал провидческие опасения относительно того, что этой книгой вскоре займется "добрая тысяча важных тевтонцев", что "на сцену неизбежно явятся Фрейд и Юнг со своими последователями, и нам предложат чудовищные тома о Sexualtheorie в "Алисе в Стране чудес", об Assoziationsstudien Бармаглота и о сокровенном смысле конфликта между Труляля и Траляля с психоаналитической и психопатологической точки зрения".
В своем эссе Пристли высказывает еще одно предположение, которое, увы, не оправдалось; впрочем, он и сам этого опасался. "Что до самой Алисы... пишет он, - но нет, Алису пощадят; я, во всяком случае, не собираюсь разрушать иллюзий задумчивой тени Льюиса Кэрролла. Да пребудет он еще немного в неведении о том, что там на самом деле творилось в Алисиной головке, этой - с позволения сказать - особой стране чудес".
Увы, Алису не пощадили. "Психоаналитическими и психопатологическими" толкованиями с жаром принялись заниматься - и по сей день занимаются! отнюдь не одни лишь "тевтонцы". Пристли, посвятившему столько прочувствованных страниц старой доброй Англии, даже в страшном сне не могло присниться, что будут писать об Алисе в этой самой Англии и в других англоязычных странах. Романтическое отношение к детству и детям, в котором ранняя пора жизни виделась как царство невинности, уступило место совсем иным взглядам. Начался век психоанализа, и книги Кэрролла, как казалось, предлагали весьма благодатное поле для новомодных умозаключений.
Отправной точкой для психоаналитиков стало уже закрепившееся мнение, с беспощадной категоричностью повторяющееся в каждом исследовании: "У него не было взрослых друзей. Ему нравились девочки, и только девочки". Это слова Пола Шилдера, и взяты они из "Психоаналитических заметкок об Алисе в стране чудес и Льюисе Кэрролле" (1938). Шилдер строго вопрошает: "Каково было его [Кэрролла] отношение к собственному половому органу?" - и отвечает, что воплощением фаллоса является не кто иной, как сама Алиса ... (Бедный, наивный Дж. Б. Пристли!) Тони Голдсмит, который, собственно, и положил начало психоаналитическим толкованиям "Алисы " - именно в его писаниях любовь Кэрролла к детям впервые приобрела зловещий оттенок, - пространно теоретизирует о символике дверей и ключей, отмечая, что объектом особого интереса становится именно маленькая дверка (то есть девочка, а не взрослая женщина). Дальше - больше. В книгах Кэрролла каждый смог найти то, что искал: неврозы, психозы, оральную агрессию, эдипов комплекс... Ну и конечно, излишне объяснять, что такое на самом деле кроличья нора... ("Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше", - сказал Шалтай-Болтай презрительно.)