Люминотавр
Шрифт:
распадение времени
Эльза вырисовалась в книжном. У стендов отдела «Психология». Андрей, вглядываясь сквозь лупу в контур заглавия: «К-Г-Ю, Я-Б-Ы-Т-Ь», – прошептал: «Слабенько, слабоватенько. Или позолоты пожалели, или пресс не стали мучать», – и обнаружил у правого века помятый манжет с вышивкой: «Giorgio Armiani». «Позвольте, пожалуйста», – томный колокольчик просил отдать книгу. Это он понял. Чего не понял, так это: «Почему символ «А» выше базовой линии? И кернинг не выдержан…». Буковки скакнули прочь. Лунин усмехнулся вдогонку:
– Не дуйтесь. Это привычка. Профессиональная привычка, то есть навык.
– Неужели?
Не-уже-ли. Ни за что – не за что – за что-то.
– Балтика.
Он успел просчитать гибкость сочленений,..
– Ближе к Дойчен Готик.
…нашёл узлы перегибов, которые отвечали за стройность всей конструкции, подобрал покровную заливку,..
– Медовая настойка на лепестках дурмана.
…и даже подсчитал степени закрытости, динамики, преображаемости – с некоторой погрешностью, конечно, потому что кривизна надбровных дуг, плотность прилегания слуховых раковин к черепной коробке и тяжесть мочки ещё ничего не говорят о содержимом этой нервной структуры, жадно глядящей на томик Грюнда у него в подрагивающих пальцах.
– Не думаю, Эльза, что вам стоит сразу приниматься за «Распадение времени».
Она и вправду оказалась Эльзой, эта женовидная конструкция, смахивающая на «Я-умляут», хотя нет такого знака ни в одном алфавите, но всё же «Я-умляут» – точёная головка с хищным носиком, неимоверно стройные ножки, перетекающие сразу в грудь, и руки, скрещённые руки, стыдливо скрывающие скромную грудь. Я убер аллес, да и только.
– Мой скучающий анатом, – шелестнула она, и Лунин вычитал на раскрывшемся в сумраке памяти листе, что это Ахматова, и даже год издания вот он, и том, и номер страницы, и шрифт, которым набран текст.
В тихой кофейне, где покупатели пролистывали прикупленные новинки, Лунин обставился пирожными, потому что они сладкие, мягкие, оплывающие от жары, и нет этой пронзительной чёткости, беспощадной ясности формы, законченной раз и навсегда, не оставляющей места фантазии, пусть выдумке, но моей, и только моей, а есть плывущее марево наслаждения… На неё почти не смотрел, разве что мельком, и с каждым взглядом и выслушиванием она становилась не столько понятней, сколько известней – теперь уже известной в подробностях пристрастий. «Armiani» – это так, случайно, ничего стираного не нашлось, а книги нужны срочно, торопилась к открытию, с нервами нельзя медлить, иначе совсем отомрут, надо скорее, скорее прочитать, почему всё складывается так и только так, почему жизнь такова, какова она есть, и почему всё слишком человеческое, бесхитростное, так терзает, а что? Вышивка неправильная, и рубашка, значит, небрэндовая? Что? Как? Арма… Армиа… Впрочем, всё равно, муж неряха, безвкусник, и поделом, пусть носит, и Лунин приосанился, стряхнув с велюрейшего рукава печенные крошки, но глаз всё же не поднимал, и она на мгновение вспылила, решив, что этот из базальта высеченный образец молчаливости, заставляющий вздрагивать от редких вопросов: «А какую должность ваш любимый занимает? Как же так? Муж, но нелюбимый? Нет, не удивительно. Так сложилось, или так начиналось?» – да, этот экземплярчик – художник или музыкант, по пальцам видно, он уже вариантик? Вспылила, решив, что этот состарившийся мальчишка уставился ей ниже пояса. Терпеть не могу такого отношения! У женщины, помимо именно того самого, есть ещё кое-что заслуживающее, нет, требующее внимания! К чёрту анатомию! Обаяние, вкус, воспитанность, чуткость, то есть интуиция… Лунин что-то такое поделал с губами, перепристраивая их между собой, но не выказывая зубы, и наконец смастерил улыбку:
– Такое впечатление, что вам приходится общаться с … – но поздно, речь потекла, спешно, – с теми, с кем не хотите общаться. Вы джинсы постоянно носите? Другой ремень просто нуж… не помеш… ааа… извините. Просто другой.
Эльза, спешно вдохнув, отчего ремень провис совсем
Эльза, так и не решив, стоит ли захихокать над собой, или же лучше нахмуриться и выяснить, что бы сказали об ошибке с таблетками классики психологии, уже вытянула пояс из петличек, узысавысавсунув его в тесную сумочку, и:
– Вот и славно! И сдача останется. Отметим обновку.
«Славно?». Лунин не стал настаивать, что он, дескать, угощал, и с тоской подумал, что вот она выберет сейчас из кошелька всю мелочь, и потом придётся ответить на три неимоверно важных запроса-шага её программы сегодняшних развлечений:
– «Распадение времени» – о том, что иногда забываешь о яви, вспоминая о прошлых потрясениях. О том, что впавшие в такое забытьё ведут себя так, словно нет ни «вчера», ни «сегодня», ни «завтра». Словно давно пережитая радость – сейчас, словно бывшая боль – немедленно, словно вся жизнь – повтор одного мгновения. Стоп-кадр, единственная сцена, снятая с бесконечного множества ракурсов. Нет, Грюнд не психолог. Часовщик. И я не психолог. Стилист? Почти. Дизайнер-верстальщик. Логотипы, шрифты, плакаты, листовки, книги, буклеты…
Под ногами уже вычерчивались кирпичики мостовой – какого-то цвета и какой-то гладкости, а он ещё добавил:
– Не совсем то же. Приведение к порядку сочетания линий и образов. Геометрия, логика и учёт психологии потребителя. У меня так. У других, вполне вероятно, иначе, – и спрятал глаза от сверкающего полуденного мира за чёрными стёклами, продолжая представлять комбинации фигур, сливающихся в разные виды дырчатых кожеполос с фурнитурными украшилищами.
труднее всего остановиться
За выхватывание книги из рук, тем более не какой-нибудь, а самим Грюндом написанной, Лунин мог бы отчихвостить первопоследними ладами, но красавицам позволительно многое. Он шёл, он переставлял ступни по плоскости в пространстве города, как-то названного на карте. Она приторапливалась к нему, не успевая ухватиться за опять ускользнувший локоть, да что ты! Какой своенравный! Или просто ещё не понял, но, значит, наивный и неопытный, но стоит ли тогда? Но проницательный ведь, ведь как-то определил имя, нацию, стилист ещё к тому же, ну, почти стилист, так что всё может выйти весьма вкусно, если постараться. Без труда не вытянешь оргазма из… Нет. Таких рифм он, похоже, не потерпит – случайно сорвалось: «етьстественно», – и пришлось ойкнуть, извиниться, потому что как-то он вот так спотыткнулся сразу. По плоскости в пространстве города, по лентам улиц, иногда задерживались возле витрин, и Андрей, приподняв очки, жутко щурясь, разглядывал контуры надписей на стёклах, и уходил в отрыв, всё он понял, не мальчик, пока она отхохатывалась от встречных знакомых.
Труднее всего было остановиться, встать одному среди вздымающихся к небу пластов кирпича и бетона, и ждать, пока Эльза наконец освободится от нечаянно встреченных, утомительно и нудно, потому что эти дома, окна, фронтоны, шпили, барельефы – всё это видел тысячу раз, они красивы, да, то есть правильно выстроены, скомпонованы, но для меня-то они не привлекательны, вот в чём дело! А на Эльзу, на невысокое неуравновешенное «Я-умляут» смотреть да! Да! Просто больно. Потому что не твоя, а у тебя такой нет, разве что во снах проведает изредка, но после таких снов несколько дней ни одна не нужна. Деньги, деньги, деньги – когда хватит на-лич-нос-ти? А лицо у него никакое, Эльза убыстряла шаг, подлетая к стойкой оловянной фигурке, нет, всё-таки какое-то, ещё ведь мною нецелованное, а надо ускорить процесс, Герман к вечеру вернётся, пропахший костром, рыбой, ага, русалками он пропах, особенно хвостами, куда этот лунник кинулся?