Люс-а-гард
Шрифт:
— Ну, слов и в мое время можно было наслушаться, — перебила Люс. — А как дойдет до дела — так одно убожество.
— Погоди, я только начала. Слова словам рознь. Когда их говорит тот, кто любит… В общем, слова могут быть те же самые. Но все — по-другому. Тебя никто не берет штурмом, с тобой никто не затевает марафона… А просто долгая-долгая ласка, чтобы от прикосновения пальцев и губ растаяла кожа… и проснулось желание… чтобы оно не взорвалось в тебе и растаяло, а росло медленно-медленно, сильно-сильно… Не любопытство, не азарт, а слитые вместе нежность и желание, понимаешь? Чтобы как волна, которая рождается
Люс слушала этот монолог с огромным сомнением — вполне могло статься, что Мэй грезит о том, чего сама не испытала, как Люс — о восторге в объятиях Томаса-Робина, которое, если вдуматься, тоже проблематично…
— А в тот момент, когда это наконец случится, ты испытаешь такое блаженство!… Ф-фу…
Мэй встряхнулась, а Люс, услышав слово «блаженство», поняла, что была права. Именно это слово и не внушало ей ни малейшего доверия.
— Как ты понимаешь, для этого вовсе не бицепсы нужны, — уже совершенно спокойно заключила она.
— Стало быть, ивы собрались улучшать породу? — поинтересовалась Люс.
— Если это еще возможно. Посмотри на меня!
Мэй встала в оконном проеме так, чтобы Люс могла оценить ее фигуру на фоне ночного неба. Но окно было узкое, а фигура — пышная…
— Да-а… В Шервудском лесу ты бы имела успех… — на сей раз вздыхать пришлось Люс. Мэй поворачивалась, чтобы Люс могла оценить ее затянутые в бархатисто-черный комбинезон крутые округлые бедра, тонкую талию, высокую крепкую грудь, гордую и сильную шею, изящный прогиб спины и длину стройных, хотя и слишком крепких, по мнению Люс, ног.
— У нас теперь не встретишь тощей или плоскогрудой женщины, — похвасталась Мэй. — Десантные дети неплохо облагородили генофонд. Конечно, род человеческий будет совершенствоваться бесконечно, и мое сомнение относится вовсе не к его внешним качествам. Я боюсь, что нам не удастся вдохнуть в наших атлетов живую душу. Хотя мы пытаемся…
— И как вы это делаете?
— Мы ищем поэтов, — просто сказала Мэй.
— Поэтов? — изумилась Люс. — Какого же вы ищете поэта в Блокхед-холле?
— Знаменитого Ноттингемского Анонима, — загадочно и вместе с тем гордо ответила Мэй.
— Впервые слышу, — честно призналась Люс.
— Да и я тоже поздновато о нем узнала, — Мэй громко вздохнула. — Знаешь, какого труда нам стоило установить авторство? Зато теперь его будут проходить в школах. И мы… то есть наша группа… ну, это долго объяснять… мы вернем ему его подлинное имя! Это — Эдуард…
— Сэр Эдуард?!? — Люс остолбенела. — Какой же он знаменитый? И не может быть, чтобы он действительно был хорошим поэтом!
— А ты читала его песни? — яростно набросилась на Люс ошалевшая от злости Мэй. — Ты читала его стихи о Прекрасной Леди? Когда я искала его и работала с рукописями в Оксфордской библиотеке, то случайно набрела на архив здешнего аббатства. И я все поняла! Ты просто не знаешь, что его стихи переписывали, и они расходились по всей стране, по всей Европе! Он писал по-латыни, и эти стихи пересылали из монастыря в монастырь. По-настоящему их перевели совсем недавно — и ты не представляешь, какая это была сенсация! И вот я его наконец-то нашла!
— По-латыни?! — ахнула Люс.
— Подумаешь, латынь… Я выучила эту чертову латынь, чтобы читать его в оригинале! — высокомерно сообщила Мэй. — Конечно, тебе трудно это понять, но я его полюбила. Как в сказке — полюбила, не встретив ни разу, просто за то, что он способен так любить… А знаешь, какого труда мне стоило найти его? Во-первых, он в монастыре сменил имя, во-вторых, его стихи монахи использовали в любовной переписке…
— Монахи?!
— Прежде, чем отправляться в двенадцатый век, нужно изучить побольше, чем историческое фехтование. Монахи и ученые монахини обменивались письмами, посылали друг другу стихи, и нужно было проверить сотню человек, чтобы убедиться — ни один из них и ни одна из них этих стихов не сочиняли. Если бы ты знала, какую мне написали программу-идентификатор! Я прогнала через машину такое количество латыни, что теперь мой архив за хорошие деньги покупает Академия филологических наук.
— И многие у вас вот этак… м-м-м… влюбляются? — осторожно полюбопытствовала Люс, потому что эта исповедь показалась ей довольно дикой.
— Ты хочешь понять — много ли среди нас сумасшедших? — Мэй негромко рассмеялась. — Я начала не с того конца. У нас просто установка — поиск неизвестных поэтов и художников. У известных-то вся жизнь изучена, там трудно вклиниться незаметно и выполнить задание. А для нас же еще очень важно не засветиться. Мы, как и вы, кстати, не имеем права ни во что вмешиваться.
— Но вам, в таком случае, должно быть, безразлично, как выглядит эта поэтическая натура? Он может быть какой-нибудь кривой, косой, даже пузатый? — тут Люс некстати вспомнила братца Тука с его удивительными способностями.
— Хотелось бы, чтобы он был еще и хорош собой, — уклончиво ответила Мэй. — Вот как Эдуард. Знаешь, я даже не верю, что это — он, и что он — такой, такой… Понимаешь, когда я увидела его с факелом… Нет, это трудно объяснить. Мне кажется, я никогда не встречала более красивого лица, и таких светлых кудрей, и таких огромных глаз. Поразительное лицо, правда?
И тут Люс сообразила, что затея Мэй обречена на провал. Ведь этот красавец-поэт уже был влюблен — в нее, Люс-а-Гард! И Люс знала, что ему никогда не понравится Мэй с ее роскошными формами, невзирая на ее страсть к поэзии и прочие достоинства.
Судьба жестоко подшутила над десантницами — пышнобедрая и круглогрудая Мэй, несомненно, пришлась бы по нраву Томасу-Робину, а ей нужен был хрупкий поэт, и никто больше, потому что атлетами она была сыта по горло. Люс же приходила в бешенство, вспоминая великолепного стрелка, а без любви юного поэта спокойно бы обошлась. Но поменяться избранниками они не могли…
Люс задумалась — объяснять ли Мэй-Аларм ситуацию? Или подождать — вдруг узелок как-нибудь развяжется сам собой?
— А как твои дела? — поинтересовалась Мэй. — Это у тебя который по счету десант?
— Второй, — буркнула Люс.
— И как, получается?
— Пока еще нет, — честно призналась Люс. — Но я не сдаюсь. Не все средства еще испробованы… Погоди! А что об этом сказано в моей биографии?
— М-м-м… — отвечала Мэй. — Знаешь, это было бы некорректно…
— Так никто же не узнает!