Люсьена (др. перевод)
Шрифт:
— Зачем вы меня преследуете даже здесь? Вам нет дела до меня. Вы получили, что вам надо? Чего же еще?
— Как я получила, что мне надо?
— Я вам больше не нужна теперь? Так что вам за дело, если я делаю, что хочу?
— Вы сами не знаете, что говорите, Сесиль. Пойдемте со мной.
— Я отлично знаю, что говорю. Я не сумасшедшая. Никто не может мне помешать сделать то, что я решила. Впрочем, кому это мешает?
— О! А ваши родители? А мы все?
— Ха! Мне пора подумать
— Сесиль, милая Сесиль!
— Скажите мне… Мне бы хотелось знать одно… Я не даю себе хорошенько отчета. Как вы думаете, Март очень страдает?
— Очень страдает?
— Да, из-за всей этой истории?
— Но…
— Маленькая дрянь! Она способна найти увертки, чтобы не страдать. Вы видите, я становлюсь грубой. Ага! Вы не знали меня такой.
— Вы меня пугаете, Сесиль.
— Во всяком случае, вы не можете пожаловаться на меня. Конечно, вы не выказывали мне чрезмерной симпатии. Но меня не любят. Это известно.
— Откуда вы это взяли, Сесиль? Я вас очень люблю.
— Правда, вы побежали за мной, чтобы узнать, что со мной стало. Это уже чего-нибудь да стоит. Все-таки вы одна подумали об этом. А? Маленькая дрянь и с места не двинулась. Она смакует свой кофе. А ваш Пьер Февр? Ха, ха!
— Замолчите! Вам не стыдно так говорить?
— Это верно. Замолчим… Вот и мой поезд. Уходите прочь! У вас нет охоты очутиться под ним вместе со мной? Ну, так уходите прочь! Уходите прочь, говорю вам!
Я видела, как в конце линии возник огонь, совсем еще маленький, но который только благодаря тому, что двигался, становился огромнее всех стоящих фонарей — как снаряд, пущенный прямо на нас нижним краем неба.
И шум, сопровождавший его, едва уловимый ухом, казался разуму не менее грозным, чем непрерывный гром, отягощающий августовские ночи.
Тогда я вцепилась в Сесиль, я оттянула ее назад, мне удалось прижать ее к фонарю. И, не разбирая, режет ли ей спину угол столба или нет, я ухватилась руками за две железных полосы, раздавливая тело Сесиль между своей грудью и столбом.
Она выбивалась, она силилась отстранить мою грудь обеими руками, а серо-зеленые глаза с какой-то отчаянной быстротой метали в меня ненавистью.
Поезд грохотал. Так как я стояла к нему спиной, то не могла представить себе, что он мчится не на нас, прямо на нас. Я не могла поверить, что ему удастся остаться на рельсах, что маленького выступа рельс достаточно, чтобы отклонить на полметра его страшную массу. Я чувствовала, как он ломает мне хребет, как вырывает с корнем нас и нашу слабую опору, словно травинку. Но в этой телесной панике мои пальцы только яростнее сжимались вокруг полос.
Потом, в бурном дыхании, в бурном содрогании земли, паровоз, словно дом, багровый свет очага, огни, громыхание
Сесиль плюнула мне в лицо.
Наконец, прошел багажный вагон, волоча за собой красный огонь; и шум поезда вдруг превратился в завывание, печальное, как смерть, но убегающее и безвредное.
Я отпустила Сесиль. Я стерла плевок с лица. Я заплакала. Сесиль взяла меня за руки, сжала их, поднесла к своим губам. Мои руки болели.
Сесиль выпустила их.
— О, это не из благодарности! — сказала она мне.
Я, в свою очередь, взяла ее за руки.
— Вы должны мне обещать, что больше не повторите этого.
Она посмотрела на мои глаза, мокрые от слез.
— Хорошо. Обещаю.
— Обещаете? Наверно?
— Да… Обещаю, наверно.
Потом я сказала ей:
— Что это был за поезд? Я такого не знаю.
— Да, потому что вы никогда здесь не проходили в это время. Это — 14-й. Это только ускоренный. Но он хорошо идет.
— Ну, теперь вернемся, и живо. Что думают там?
Мы начали переход через пути. Сесиль осторожно вела меня.
Она сказала мне:
— Мы тихонько подымемся ко мне в комнату. Вы немного помочите себе глаза. Мне, пожалуй, тоже надо поправить прическу.
Мы с большими предосторожностями вошли в дом, поднялись по лестнице, стараясь, чтобы ступени не скрипели. Раза два мои башмаки хрустнули, и Сесиль посмотрела на меня с улыбкой.
Ее комната была очень похожа на комнату Март.
Пока мы приводили себя в порядок, Сесиль сказала мне:
— Вам не кажется, что после этого можно стать немного друзьями?
Ее лицо никогда еще не казалось мне таким молодым, таким лишенным жесткости.
— Дайте я вас все-таки поцелую, Сесиль.
Она охотно подчинилась этому. Она сказала мне на ухо:
— Теперь мы квиты, не правда ли?
Мы вернулись к остальным, которые уже встали из-за стола и собирались перейти в гостиную.
— А, вот и вы! — сказал папаша Барбленэ. — Мы уже начали беспокоиться. Ничего серьезного?
— Мадмуазель Люсьена почувствовала себя не совсем хорошо, — сказала Сесиль. — Я повела ее подышать свежим воздухом вокруг дома. Потом она на минутку прилегла у меня в комнате.
Пьер смотрел на нас с тем же выражением, которое было у него в вечер нашей встречи с Сесиль, когда он читал название улицы Сен-Блэз.
Г-жа Барбленэ тоже посмотрела на нас, но с видом, который говорил, что она хоть и не верит нам, но не вмешивается в наши маленькие секреты. А Март, мне кажется, восприняла только то, что я гуляла с Сесиль и сопровождала ее в ее комнату, и это укололо ее в сердце.