Люся, стоп!

Гурченко Людмила Марковна

Весело. Аж до слез. А если как на духу? Удар меня сокрушил. Ни спать, ни есть, ни отдыхать, ни расслабиться. Изрешечены нервы. Вера, вера потеряна. Но. Но! Но еще жива! Значит, еще где-то прячется сила духа. А сила духа, наверное, не только в способности выстоять, не согнуться, но и в готовности начать все сначала. Надо, надо все сначала. Выхода нет. Нет выхода.

И начала репетировать. Главная роль. Актриса, которая репетировала эту роль, начала параллельно работать в другом театре. Нужен второй состав. Первый, второй. Все равно. И дело интересное. Чеховский рассказ «Предложение» в смешанном жанре. И музыка,

и танец, и пародия, и драматические сцены. Хожу на репетиции и, как всегда, кручу, вникаю во все «измы» характера героини. И постепенно выстраивается свое видение роли. Перезрелая девица. Ждала-ждала жениха. Верила-верила, гадала-гадала, смотрела-высматривала. Да и увяла. Поблекла, перезрела и стала похожа на желтую переспевшую грушу. Никакого лучика на семейное счастье. Серое унылое существо. Такая она в первой сцене.

Рядом с ее поместьем имение возможного жениха. Но ему уже тридцать пять лет. Безусловно, соседа она знала с детства. Но он так и не «проявился». Естественно, на него уже никаких видов. Потому их первая встреча не предвещает для нее никакого светлого будущего. И только когда до нее «доходит», что этот тридцатипятилетний сосед пришел с предложением руки и сердца, вот тут-то и начинается ее преображение. И расцвет, и душевное оттаивание. И румянец на щеках, и блеск в глазах. И эротическая пластика. Да, пожалуйста! Она готова к любви. Еще как готова! Все, что так долго сдерживалось, растопилось и взорвалось.

Так я размышляла. Я не принимала, нет, не я, моя интуиция не соглашалась ни с откровенными костюмами в начале роли, ни с решением актрисы из первого состава. Премьеру она играла замечательно. Но это не мое. И это естественно. Это нормально.

На одной из репетиций я сломала стопу на той же, черт бы ее побрал, правой ноге. Вот он ее и «побрал». Ведь разлетелась она в 1976 году на девятнадцать осколков. Как тут ей не треснуть? Прыжок и стоп! Люся, а не пора ли тебе без прыжков? Нет, без прыжков не могу. Пока. Подожди, всему свое время. Опять я с ней разговариваю. Противная какая. Все прыгает, хихикает. Мало ей всего. Сидит в гипсе, всеми брошенная, и ждет, когда опять сможет прыгнуть. Ну и сиди. Ну и жди. Ну и сижу. Сижу и жду выздоровления. После той травмы перелом стопы просто семечки. А семечки — это прекрасно. Семечки — это Харьков. Это детство. Это выздоровление.

Сижу в гипсе. Звонок из REN TV. Эльдар Рязанов снимает программу «Восемь девок — один я» — об актрисах, с которыми работал в кино. Моя «девка» должна быть готова к 8 марта 1992 года. Съемка была в феврале. Многие мои знакомые и друзья были в курсе свалившегося в мой дом семейного развала. И вдруг Эльдар прямо в лоб задает мне об этом вопрос. Я застыла. Но сразу же бурно и четко заработали все органы — от мозгов, ниже и по всему периметру.

Я обожаю прямой эфир. Некогда резать. Вся как на ладони.

А в такой программе можно говорить два часа, из которых останется сорок пять минут. Как ответить, как вести себя, чтобы мысль нельзя было расчленить, и оставить лишь одни «выжимки». Со словом «выжимки» я познакомилась, когда однажды давала интервью. «Очень интересно, но на полосу не помещается. Не волнуйтесь, мы оставим самые интересные выжимки». Потом я прочла те «выжимки» и сделала вывод навсегда. Черт, как же я не была готова к ответу, не готова к этой мысли. Не готова была озвучить

свою ситуацию. Я только-только начала ее отбрасывать от себя, погружаясь в работу. Ну, как тут быть?

Завтра, значит, об этом будут знать все, кто смотрит ТВ сейчас. А кто не увидит, будут слушать пересказы, сплетни. А потом пойдут подставные изощренные звоночки. Будут выстреливать из-за кустов. Но кусты не спрячут того, кто дает команду. Вот оно и началось.

А съемка идет. Я сижу. Я в форме. В бежевом костюме, в синей новой кофте. Все как полагается. До пояса. А внизу — одна нога в гипсе, другая в домашней тапочке. Отвечаю на вопросы. Не придерешься. А сама прощупываю свое тело. Вижу краем глаза свое отражение в зеркале. А моя мама то послушает из своей комнаты, то скроется. А Тузик, такса, собака моя, чует напряжение в воздухе и — туда-сюда, туда-сюда. Все вижу противным боковым зрением. И не понимаю, где я, а где она.

Я отвечаю, а у «нее» серые шарики в голове скачут и прыгают. И самое несовместимое — я сижу с умным видом. «Ну, что тут говорить? Такая, понимаете ли, дорогие телезрители, произошла банальная история. «Ну, с кем не бывает? Ну, разошлись»… А «она» хохочет, хохочет над собой, надо мной. Над ситуацией, над развалом с семнадцатилетним стажем и напевает из Вертинского: «Я сегодня смеюсь над собою, мне так хочется счастья и ласки, я хочу хоть немножечко сказки, чтоб забыть этот дикий обман».

Интервью, интервью, интервью…

Еще был СССР. Непобедимый союз. Перестройка захватила Москву довольно быстро. В других же городах и республиках она приходила постепенно и устраивалась по-своему, по-разному. Я к тому, что, несмотря на работу в кино очень интенсивную, внутри я очень хорошо на то время уже понимала свое место в кино. Хотя по стране, в республиках, мое имя было еще вполне прочным. И думаю, вполне заслуженно заслуженным.

К слову сказать, наивысшего звания актерам — нечленам партии — до перестройки не присваивали. Есть буквально несколько имен, которым просто нельзя было не дать звание. Я в их числе. В кино как было? Подряд три-четыре главные успешные роли, а иногда одна-две, фильм первой категории, шумная популярность, и уже — звание народной СССР.

У меня подряд прошли успешные картины и… И что «и»? «Вступите в партию». Меня многие вовлекали в это дело. Я понимала тех, кто вступал в партию в окопах войны. Когда смерть ли, жизнь ли — за Родину! А когда вокруг меня вступали в партию, чтобы иметь блага и преимущества и получить право на начальственный тон — нет, это я не могу. Если ты не член партии, чтобы поехать за границу, нужно было сидеть перед парткомом «Мосфильма» и отвечать на вопросы, которые тебе никогда не зададут за рубежом, — там это в голову никому не придет. Когда я сейчас вспоминаю такую картину, хочется провалиться сквозь землю.

Отправляли меня в Болгарию.

«Скажите, пожалуйста. Что сейчас происходит в Португалии?»

Я так испугалась. Все страны и континенты смешались в один итальянский сапожок, который перескакивал справа налево. 

— Да там такое безобразие творится, — говорю, — Альенде убили!

Образовалась долгая гробовая тишина. Ничего не понимаю. Но это же действительно ужас — убили человека! На меня это тогда произвело наисильнейшее впечатление.

«Это в Чили, товарищ Гурченко, а в Португалии что?»