Лже-Нерон
Шрифт:
В этот день он обедал наедине с Варроном. После обеда Варрон заговорил о политических и экономических трудностях. Он выработал подробный план преодоления этих трудностей. В первую очередь предложил повысить жалованье чиновникам и ввести мораторий для экспортеров. Император слушал с большим, чем обычно, вниманием, он, казалось, был в хорошем настроении.
– Вы очень прилежны, мой Варрон, - сказал он, - и вы, конечно, самый умный из моих государственных деятелей. Но в конечном счете успех в политике создается не умом, а интуицией, и последнее, самое ясное понимание боги даруют только своим избранникам, носителям царственного "ореола".
Варрон ответил на это изречение императора глубоким церемонным
– И все-таки, - возразил он сухо и вежливо, - я считаю нужным прежде всего повысить жалованье чиновникам и назначить мораторий для экспортеров.
– Да, да, - ответил с несколько скучающим видом Нерон.
– Вы, конечно, очень умно все это придумали. Но верьте мне, мой Варрон, в решительную минуту полезны только такие решения и действия, которые исходят от носителя "ореола". Быть может, - заключил он туманно и глубокомысленно, - опытные люди придут в ужас от беспощадности и прямолинейности таких действий и решений, но в конечном счете весь народ поймет их величие, люди воспримут их как судьбу, ниспосланную богами, да это и в самом деле так.
Варрон почтительно слушал.
– Я, следовательно, могу, - спросил он с деловым видом, вместо всякого возражения, - представить документы о моратории и повышении жалованья чиновникам?
Нерон не рассердился на своего собеседника за то, что тот так дерзко прошел мимо его изречения.
"Дай только время, мой милый, - думал он.
– Кое-кому уже не понадобится твой мораторий и твое повышение жалованья". И он с удовольствием ощутил через ткань одежды прикосновение драгоценного свитка.
Позднее он отправился в искусственный грот, к своим летучим мышам. Велел прикрепить факел к стене, отослал факельщика, остался один со своими животными. Они слетались к нему, потревоженные, с легкими птичьими вскрикиваниями, в ожидании кормежки. Но он лишь вытащил свой свиток и прочел отвратительным мохнатым тварям заголовок: "Список осужденных номер один" - и затем перечень имен. Так как Кнопс записывал имена в той последовательности, в какой они назывались, то эта в случайном порядке составленная сводка при медленном чтении вслух иногда производила странный звуковой эффект. Это нравилось Нерону. Он повторял отдельные имена, играл ими, смаковал их, произносил их полным голосом. Со вкусом продекламировал свои любимые гомеровские стихи: "Как мыши летучие, скалы покинув, трепещут крылами, жмутся друг к другу - так души нисходят в подземное царство". Он посулил своим животным: "Вашего полку прибудет, друзья мои". И все время у него кружились в голове слова: "Передавить всех, как мух, передавить". И порой - почти одновременно: "Благо государства - проклятые гнусные заговорщики - верховный судья". При звуке этих последних слов - "верховный судья" - он особенно воспламенялся и уже слышал, как он произносит эти слова перед своим сенатом и доказывает в большой речи необходимость кровавой ночи.
18. ИМПЕРАТОР И ЕГО ДРУГ
Кнопс также не переставал думать о списке. Он уже видел мысленно ночь расправы, и к его глубокому удовлетворению примешивалось маленькое чувство неловкости: он плохо переносил вид крови. Но ему доставляло удовольствие представлять себе изумление на лицах людей, которых внезапно разбудят и стащат с постели.
От мыслей о списке Кнопс никак не мог отделаться. Он лежал возле своей Иалты, с удовольствием осязал ее округляющийся живот. Конечно, он вспомнит еще парочку имен, которые не мешало бы занести в список, - но будет уже поздно. Жаль, что нельзя вписать туда Варрона и Филиппа. На бедрах своей Иалты написал он: "Варрон", написал: "Филипп". Он рассмеялся, когда она сердито запретила ему щекотать ее.
– Это была у тебя превосходная идея, насчет списка, - сказал Нерон и, достав драгоценную бумагу из-под подушки, стал развертывать листы. - Триста семнадцать, - размышлял он вслух, сдвигая брови над близорукими глазами.
– Мало и много.
– Он стал просматривать список.
Но в эту минуту, когда он лежал и читал список, он вдруг перестал быть Нероном. Его лицо невольно приняло расчетливое, хозяйское выражение: с таким лицом он, бывало, проверял счета, в которых Кнопс подытоживал задолженность заказчика или сумму взносов поставщику. Да, на какую-то долю секунды Нерон внезапно превратился в мелочного горшечника Теренция, который проверяет своего раба, - не собирается ли тот надуть его.
Он почувствовал, что "божественный ореол" изменил ему, и испугался. Быстро, искоса взглянул на Кнопса - не заметил ли тот?
Кнопс стоял, как всегда, почтительно-благоговейно, и на его лице Теренций не уловил ни малейшей перемены. Но где-то в глубине сознания у него мелькнула мысль: а что делается у Кнопса в душе? Кнопс знал о нем очень много. Слишком много. Нехорошо, когда человек слишком много знает о своем ближнем. Разве, например, не Кнопс позволил себе наглую шутку: римский, мол, народ, занявшись чтением стихов своего императора, не сможет - потому что некогда будет - работать. Только человек, который слишком много знает, может позволить себе такую шутку. Испуг императора по поводу ненадежности его "ореола" внезапно превратился в возмущение ненадежностью Кнопса.
Разумеется, на лице Нерона нельзя было прочесть этих мыслей. "Ореол" давно уже вернулся, перед Кнопсом снова был сытый, довольный Нерон.
– Триста семнадцать, - повторял он, довольный, углубившись в список, точно созерцая его.
– Хороший список, но кое-кого мы, наверное, упустили из виду. Что и говорить, - пошутил он, указывая на листы, густо исписанные даже по краям, - мы хорошо использовали бумагу. Немного тут осталось места, посмотри-ка. Трудно вписать хотя бы еще одно имя. Вот тут свободное местечко и еще вот тут. Сюда бы можно вписать еще два имени. И притом коротенькие - иначе их и не прочтешь. Но тогда уже список действительно будет заполнен. Дай-ка подумать.
– Он задумался, прикусив нижнюю губу. - Нашел, - сказал он весело.
– Мой внутренний голос шепнул мне на ухо эти два коротеньких имени. Он редко говорит в присутствии посторонних, но на этот раз он заговорил. Тебе, конечно, хотелось бы знать, - прибавил он с лукавым видом, который встревожил Кнопса, - что это за имена. Но я тебе не скажу, а сам-то ты, конечно, не догадаешься.
Листы лежали перед ним на одеяле, он потянулся блаженно, весело. Кнопсу стало не по себе.
– Дай мне чернила и перо, - приказал император.
Услужливо, несмотря на то, что ему было не по себе, исполнил Кнопс требование императора. Нерон поудобнее устроился в постели, поднял колени под одеялом, чтобы использовать их в качестве пюпитра, и снова приказал:
– Достань-ка мне дощечку и подержи, чтобы я мог писать.
И он вписал два имени.
Но он так держал перо и бумагу, что Кнопс не мог разобрать самих слов, он видел только движения его руки и пальцев. Это действительно были два коротеньких имени. Когда он вписывал первое имя, Кнопсу удалось лишь уловить, что император писал его греческими буквами. Что касается второго, написанного по-латыни, он ясно видел, что оно начинается буквой "К". Еще прежде, чем император дописал его до конца, догадка Кнопса превратилась в уверенность: это второе имя было "Кайя".