Лжец
Шрифт:
– То есть документы в украденном кейсе?..
– Содержали полную дребедень. Полагаю, они потратили немалое время, читая их так и этак, пока наконец не сообразили, что рукопись, попавшая им в руки, содержит ровно столько же поучительных сведений, сколько страницы с триста двадцать третьей по триста шестьдесят седьмую телефонной книги города Зальцбурга.
– А что ты сделал с настоящей рукописью?
– В отеле была одна очень милая горничная. Она сказала, что сохранит рукопись до следующего моего появления. Это как, тоже ход непрофессиональный?
– Ну, – ответил Эйдриан, – если рукопись все еще у нее, то профессиональный, если нет, то не очень.
Трефузис благодарно склонил
– Ты только не оглядывайся, – сказал он, – но через две машины от нас уже двенадцать километров тащится белый «ситроен». «Би-икс» это или не «би-икс» я, по правде, сказать не могу.
Эйдриан оглянулся.
– Ты так и не сказал, – заметил он, – кто, собственно, перерезал горло тому скрипачу… еще раз, как его звали?
– Молтаи.
– Верно. Тебе известно, кто его убил?
– Так много людей желало бы наложить лапу на машину, способную предотвратить ложь, вранье и притворство. Полиция, разведывательные службы, разных родов и видов заинтересованные организации и учреждения. Белу, как и любого хорошего ученого, тревожила мысль, что он, возможно, открыл двери для чего-то опасного, чего-то довольно страшного. «Что я наделал? Что я наделал? Наше ли это дело – лишать человека права на ложь?» Нечто в этом роде. Вопрос о свободе воли тут определенно присутствует. Вполне ведь возможно пройти путь от колыбели до могилы, оставаясь совершенным лжецом. Человек способен скрывать свою подлинную сущность, стремления и упования своего самого потаенного «я» даже от круга самых близких ему родственников и друзей, никогда и никому не говоря ни слова правды. Священники и психоаналитики могут верить, что исповедальня или сеанс психоанализа приоткрывают истину, но ты знаешь, и я знаю, и любое человеческое существо знает, что мы лжем все время и всем на свете. Ложь – такая же неотъемлемая наша часть, как одежда, которую мы носим. Первое, что сделал человек еще в раю, – он дал имена всему сущему, точно так же и первое наше действие, направленное на присвоение и обман, состояло в том, что мы отняли у камня право быть камнем, заперев его в клетку, образуемую словом «камень». На самом деле, как сказал Фенеллоза [130] , во Вселенной не существует имен существительных. Второе великое деяние человека состояло в том, что он прикрыл свою наготу. С тех самых пор мы этим и занимаемся. Мы чувствуем, что истинная наша суть может покрыть нас позором. Ложь – глубоко укоренившаяся часть каждого из нас. Отнять ее значило бы сделать нас чем-то меньшим, а не большим, чем человек. Такими, во всяком случае, были опасения Белы.
130
Эрнест Фенеллоза – американский искусствовед, востоковед и филолог.
– Да, – отозвался Эйдриан. – Однако ты так и не сказал мне, кто убил Молтаи.
– У венгров есть замечательное слово, – сказал Трефузис, – puszipajtas, означающее, примерно, «человека, которого ты знаешь так хорошо, что целуешь его при встрече на улице». Они люди экспансивные и страстные, венгры то есть, и, встречаясь, с удовольствием обмениваются поцелуями. Их можно спросить: «Вы знаете юного Эйдриана?» – а они могут ответить: «Знать-то я его знаю, однако мы с ним не puszipajtas».
– Я нисколько не сомневаюсь, – сообщил Эйдриан. – что все сказанное тобой к чему-нибудь да ведет.
– Несколько недель назад в Англию приехал внук Белы. Он шахматист, довольно известный, в прошлом году, на олимпиаде в Буэнос-Айресе, получил звание гроссмейстера. Ты несомненно следил за его турниром с Бентом Ларсеном.
– Нет, –
– Экая чушь. Имя Ларсена, разумеется, означает по-английски в том числе и «извращенный, противоестественный и гомосексуальный», однако в Дании это широко распространенное имя, вам же, юный мистер Хили, не помешала бы толика терпения.
– Извини, Дональд, но ты нагородил вокруг темы нашего разговора столько околичностей.
– Тебе действительно так кажется? – удивленно спросил Трефузис.
– Действительно.
– Ну, тогда я торопливо перехожу к сути дела. Штефан, внук Белы, две недели назад прибыл в Англию, чтобы принять участие в турнире, который состоится в Гастингсе. Я получил указание встретиться с ним в одном из кембриджских парков. В «Паркерз Пис», если быть точным. Было десять часов тихого июньского вечера. Подробность не лишняя – я упомянул о вечере, дабы дать тебе представление об освещении, понимаешь? Эйдриан кивнул.
– Я пришел на место встречи. Увидел Штефана, который стоял под вязом, прижимая к груди кейс и встревоженно озираясь. Упоминание о том, что дерево было вязом, – сказал Трефузис, – сущностного значения лишено и добавлено мной, равно как и это объяснение, лишь для того, чтобы тебя подразнить. Однако упоминание о встревоженности молодого человека имеет отношение к делу. Не меньшее отношение имеет к нему и наличие кейса.
– Я понял.
– При моем приближении Штефан указал мне на небольшой сарайчик, или схожую с хижиной постройку, и скрылся в ней. Я вошел следом.
– А! Можешь не продолжать… небольшой сарайчик, или схожая с хижиной постройка, была на самом деле мужской уборной?
– Впервые в жизни повстречавшись со старейшим другом своего деда, с человеком, о котором он столько слышал, Штефан, естественно, обнял меня и по-дружески запечатлел на моих щеках по поцелую. Мы с ним были puszipajtas, понимаешь? Затем Штефан опустился, чтобы открыть кейс, на колени. В этот-то самый миг из кабинки и выскочили двое полицейских, которые произвели неприятный шум и арест.
– Это силлепс или зевгма?
– Это неуместная выходка и большое неудобство.
– Строго говоря, «удобства» там имелись… Но ты вряд ли можешь винить этих двоих. Вообрази сам: парочка мужчин целуется в уборной, потом один из них встает на колени… о чем мог подумать полицейский?
– О том, чтобы заняться своим делом, – холодно ответил Трефузис.
– Он им и занялся.
– Эйдриан, мы уже далеко отъехали от Англии. Предлагаю тебе держать твое извращенное чувство юмора в рамках приличий.
– Прости, – Эйдриан залепил себе рот ладонью.
– Я готов признать, – продолжал Трефузис, – что человек, наткнувшийся на такое tableau [131] , может впасть в искушение присовокупить к нему нездоровые истолкования, но только в том случае, если собственный его мозг состоит из вещества настолько вульгарного и гадостного по природе своей, что человек этот и сам ощущает себя повинным в неприличиях, достойных бесстыднейшего из эротических еретиков страны. Штефана же происходившее привело в полное недоумение. Я, однако, сумел, пока мы дожидались полицейского фургона, перекинуться с ним парой слов по-венгерски. Я… э-э… устроил сцену, и ему удалось схватить кейс и, как выразились газеты, «совершить удачный побег».
131
Картина (фр).