Лжедимитрий
Шрифт:
Толпа у дворцовых ворот была еще больше. Тут же, у ворог, находились два всадника, вид которых и одеяние привлекали неудержимое любопытство всей массы народа, собравшейся на площади. Всадники имели на головах высокие, стоячие, из черных барашков шапки с красными верхушками в виде мешков, свешивавшихся набок. В руках у них было по длинному копью. И сами они и лошади их были обвешаны оружием. Тут же, около них, стоял монах и целая толпа каких-то пришельцев с бородами и в необычном для Кракова одеянии. Наконец, тут же хлопотал и пан Непомук, энергически размахивая
Когда коляска с Димитрием и Мнишеком выехала из дворцовых ворот, изумлявшие своим видом краковян всадники наклонили и скрестили свои копья в знак того, что отдают честь сидящему в коляске. Коляска остановилась. Димитрий глянул на всадников, на монаха, на толпу бородатых людей, и по лицу его пробежала молния, голова поднялась – весь он словно вырос и словно от лица его брызнули искры.
Монах низко поклонился ему – они, видимо, узнали друг друга.
– Здравствуй, Григорий, – сказал Димитрий ласково.
– Государю-царевичу много лет здравствовати, – отвечал монах.
– А вы что за люди? – обратился Димитрий к всадникам.
– Мы атаманы славнаго войска Донского, государь-царевич, – отвечали всадники, продолжая держать свои пики крестообразно.
– Кто именно и за каким делом пришли ко мне?
– Я атаман Корела, государь-царевич, – отвечал один из них.
Это была низенькая, с пепельными волосами и голубыми глазами невзрачная фигурка. Все лицо его было в рубцах, шрамы перекрещивались и по щекам, и по лбу. Но тем страшнее выглядывало это странное лицо из-под меховой высокой шапки и невольно наводило страх на толпу. Даже пан Непомук – «отличный рубака», по словам якобы самого нунция, и шляхтич в женских котах, бравший якобы Вену со Стефаном Баторием, – и те пятились от маленького чудовища, ловко сидевшего на борзом коне…
– Я атаман Нежак, – отвечал другой, высокий, статный, хотя и калмыковатый, товарищ его.
– За каким делом вы пришли с Дону? – повторил Димитрий.
– Челом бьем тебе, государю-царевичу, и кланяемся всем тихим Доном, – отвечал Корела.
Точно слезы, блеснуло что-то на глазах Димитрия, и он глубоко взволнованным голосом произнес:
– Спасибо вам, атаман Корела и атаман Нежак. Спасибо вам, атаманы-молодцы… Спасибо всему тихому Дону и славному войску Донскому. Я не забуду вашей службы, когда стану царем на Москве. Ступайте за мною.
Коляска тронулась.
– И нас, и нас, государь-царевич, нас, московских людей, возьми с собою! – закричала та часть толпы, которая своими бородами и длинными зипунами привлекала такое внимание краковян. – Не покидай нас, батюшка, в чужой земле, – гудела толпа.
Димитрий сделал знак, чтоб и они следовали за ним. Вся площадь заволновалась, полетели в воздух шапки, но голоса всех покрывались ревом двух глоток – пана Непомука и шляхтича в женских котах:
– Hex жие! Hex жие! Hex бендзе Езус похвалены!
VII. Димитрий и Марина у гнезда горлинки
Ранним майским утром 1604 года по глухой части воеводского парка в Самборе пробираются две женские фигуры.
– Ах, Сульцю, Сульцю! – говорит эта последняя с тоном печали в голосе. – Если бы ты знала, как я вчера плакала, когда увидала их. Прихожу, а они, бедненькие, приняли меня за свою маму, обрадовались, пищат, плачут от радости…
– Плачут?.. И ты видела их слезки? – насмешливо спрашивает блондинка.
– Ах, Сульцю, какая ты нехорошая. Разве же можно смеяться над такими вещами? У тебя сердца нет, я тебя и любить после этого не буду, – говорит огорченная брюнетка.
И она, отвернувшись, ускорила шаги.
– Нет, нет, душечка Масю, я пошутила… Ведь ты знаешь меня. Ну, прости, расскажи же. Ну, так обрадовались, плачут?..
– Да, да, гадкая Урсулка, да, плачут, злая медведица. Ведь Урсула – значит медведица… Плачут, действительно плачут. Я хотела погладить их, а они думают, что мама хочет их кормить, да своими розовыми ротиками и хватают меня за пальцы. Я и разревелась.
– Да где ж их мама?
– Ах, все это противный Непомук наделал… Вчера, ведь ты знаешь, был у папочки званый обед в честь этого Димитрия… царевича. В этот день, говорят, 15 мая 1591 года, где-то в московском городе Угличе зарезали того мальчика, которым подменили настоящего царевича. Так папочка и вздумал праздновать, – конечно, из любезности, свойственной всем полякам, – вздумал праздновать день спасения царевича.
– Ах, татко, татко! Какой он у нас умный и милый! – прервала Урсула.
– Да… Только глупый Непомук, думая оказать особую честь царевичу, приказал хлопам наловить всевозможных птичек. Они и наловили их – принесли целые плетеные птичники. А моя покоювка Ляля убирала мне к обеду голову и говорит, что в поварскую принесли целый птичник хорошеньких живых птичек и что Непомук поймал и горлинку, у которой в парке есть маленькие дети, и говорит, что и ее хотят зарезать к обеду. Я и побежала сама в поварню. Гляжу, а горлинка уж зарезана. Жаль мне ее стало, так жаль! И такою противною показалась мне вся поварская, с разложенными на столах маленькими трупиками бедных птичек, что я за обедом совсем не дотронулась до жаркого. Ты заметила это, Сульцю?
– Как же, заметила. Да и царевич заметил моему мужу, что панна Марина ничего не кушает.
– Ну, уж этот москаль! Для него ведь и птичек всех зарезали.
– Да он, Марыню, не виноват.
– Конечно, не виноват. Виноват во всем противный жук этот – Непомук. Ну, так после обеда мы и пошли с покоювкой к птенцам… Их могла унести хищная птица, сова или ястреб. Я и говорю покоевой, что надо около них на ночь оставить часового. Ляля обрадовалась и сказала, что она позовет сюда на ночь Тарасика.