Лжедмитрий I
Шрифт:
— Вот еще, его, дурака, бояться! Сказала бы, что зашел ты кваску попить к нему, да его дома не застал, ну со мной и посидел, поджидал его. А попробовал бы заговорить, то я его так бы пробрала, что он своих не узнал!
— Ха-ха! Ты строгая!
— У-у, какая! Только с ним, а не с тобой, ласковый мой.
До слуха Никиты донесся звук поцелуя.
— Прощай! Гони его-то скорей! Опять потешимся! — несся уже из темноты голос Яшки.
— Прогоню! Не дам засиживаться, — ответила
Никита, слушая, едва верил своим ушам. Ему казалось, что это — или сон, или наважденье лукавого. От изумленья на него напал столбняк; он не мог двинуться с места и напряженно вслушивался. А слова — страшные слова — звучали и, как камни, били его в сердце.
И это говорит Люба, его жена, та Люба, для которой он в былое время не задумался взять тяжкий грех на душу, для которой всегда он был послушнее самого забитого холопа! Еще вчера, даже сегодня утром, она ласкалась к нему, говорила, что любит его еще сильней, чем прежде любила, и вдруг…
Было от чего потеряться Никите!
И вот уж и Люба ушла с крыльца, и шаги Яшки замолкли вдали, а он все еще стоял по-прежнему как прикованный, все еще не мог стряхнуть насевшую на него тяжесть.
Он сбросил шапку, осенний холодный ветер обдул его голову. Никита вышел из своего оцепенения и поплелся к крыльцу.
Дверь была заперта. Он стукнул. Послышались торопливые легкие шаги Любы.
VI
Медвежья расправа
Люба встретила мужа очень приветливо:
— Ах вот и ты, ласковый мой! А я ждала тебя, за работой сидючи, да и вздремнула, ха-ха! Лучина это потрескивает, тихо так… Ты уж не серчай на женку свою, что не так скоро отворила.
Никита ничего не ответил ей, прошел в избу, скинул кожух и опустился на лавку.
— Чего долго не шел? Соскучилась я по тебе страсть! — говорила Люба.
Он не мог говорить от волнения, сидел бледный и тяжело дышал.
Она села к нему на колени, обвила его шею руками, любовно засматривала ему в глаза.
— Никто не был? — вымолвил он наконец через силу.
— Никто! — быстро ответила она. — Да и кому ж быть? Разве я пущу кого-нибудь без тебя? Тут все народ такой озорной…
— Озорной, говоришь?
— Ну да… Пристают все, — ответила Люба и улыбнулась; ее мелкие хищные зубы так и сверкнули молочной белизной.
В его груди поднималось бешенство.
«Змея!» — думал он про себя. Но он сидел, опустив руки, в то время, когда ему хотелось задушить ее, отвечал поцелуями на ее поцелуи. Хитрая, красивая змейка связывала своими кольцами сильного медведя.
Никита дышал все тяжелее.
— Пристают? Ребра переломаю! —
— Чего ты? — весело расхохоталась Люба. — Всех, которые ко мне пристают, разве перебьешь?
— Много, знать, их?
— И-и как много!
— И Яшка пристает?
Люба пристально посмотрела на мужа.
— Нет, он не озорной… Нет, он не пристает, — медленно проговорила она. — А что ты вспомнил о нем?
— Гм… так… — пробурчал Никита.
Люба смотрела прямо ему в глаза; на ее лице не было заметно и признака смущения.
Никите хотелось вырвать эти бесстыжие красивые наглые глаза.
Он крепко сжал Любу в своих объятиях.
— Больно! Ой! — воскликнула она.
Никита оттолкнул ее и крикнул:
— Сон это или нет?
Жена смотрела на него с удивлением.
— Нет, ты скажи, сон это или нет? Чего смотришь? Твои глаза правды не скажут! Змееныш! Знаешь, мне хочется двумя пальцами взять тебя вот за эту шею белую и придушить, — говорил Никита, смотря на жену, налитыми кровью глазами. Со стороны его можно было почесть за пьяного.
Люба побледнела, но быстро оправилась:
— Ха-ха! Ты хмелен, а мне сперва и невдомек. Придушить меня хочешь! Кто же тогда тебя, Медведя, любить будет?
— А ты любишь своего Медведя? — точно прорычал Никита.
— А то нет?
Он наклонился к ней.
— Кого сильней любишь — меня или Яшку? — проговорил он сквозь сжатые зубы.
Яркая краска залила щеки Любы и пропала.
— Что тебе дался этот Яшка, понять не могу! — промолвила Люба, презрительно пожимая плечами.
Он взял ее за плечи.
— Оставь! — досадливо проговорила Люба, стараясь вывернуться.
— Хоть ты и змея, а из лап медведя не выскользнешь, — пробормотал он, не то делая гримасу, не то улыбаясь.
Он тряхнул жену.
— Говори! Во сне я видел или наяву, что ты на крыльце целовалась с Яшкой?
— Пусти, — пробормотала Люба.
— Не пущу! Говори: во сне или наяву?
Она поняла, что ее тайна открыта и отпираться бесполезно, и дерзко уставилась на него.
— Ну, да — наяву! Ну, что ж?
Никита не ожидал такого прямого ответа и был сбит с толку.
— Да как же ты смела? — пробормотал он.
— Так и смела! Пусти, что ль!
Но он ее не выпускал. Что-то клокотало в его груди.
— Змея! — прорычал Никита, чуть не ломая плечи Любы.
— Пусти, Медведь! Больно!
— А! Больно! Это хорошо, что тебе больно!
Его искаженное лицо было страшно.
В глазах Любы загорелись злобные огоньки.