Лжедмитрий I
Шрифт:
И он заговорил о любви, — какое это блаженство, какое страдание. Голос его то повышался, то замирал до шепота.
Царевна молча слушала его, прикрыв лицо одною рукой — другую держал самозванец. Она слушала, и сердце ее трепетно билось. Да, она знала, что такое любовь. Она испытала ее муки, ее блаженство. Образ юного умершего королевича, ангела и лицом и душою, предстал перед нею. Эта любовь была единственным светлым пятном на унылом фоне ее затворнической жизни. Но свет мелькнул
А речь самозванца становилась все оживленнее, он все крепче жал ее руку.
Ей было приятно и от слов любви, и от этого пожатия. Какая-то истома, нега охватывала ее. Сердце билось неровно, и что-то в глубине души настойчиво требовало: «Счастья! Счастья!»
Вдруг Лжецарь умолк. Ксения отняла руку и взглянула на него.
На нее смотрела пара тусклых глаз, подернутых страстною дымкой; дрожащая сладострастная улыбка растягивала губы, от бледного безобразного лица веяло животною похотью.
Царевна вырвала руку и отшатнулась.
— Прочь! Прочь! Душегуб! — воскликнула она, задрожав; вскочила с лавки и отбежала в дальний угол комнаты.
— А, так ты? — вскричал самозванец и бросился к ней.
— Прочь! Не подходи! — кричала Ксения, прижавшись к стене.
— Чего там прочь! Не хотела добром — силой возьму… — грубо проговорил Лжецарь, и ее нежные руки хрустнули, сжатые его сильными пальцами.
XXX
Два медведя
Стефан-Лис, приехав в Москву вместе с другими ляхами, казалось, совершенно забыл о недавней кончине своего господина; он вел разгульную жизнь, подобрав себе человек двадцать добрых приятелей из ляхов же. Деньгам у него не было перевода; откуда он добыл их — этого никто не знал, да мало кто о том и заботился, а только старался покороче сблизиться со щедрым и богатым приятелем. По временам Стефан куда-то пропадал и возвращался обыкновенно в мрачном настроении духа. Только один раз он вернулся веселым.
— Что ты сегодня такой? — спросили его.
— Нашел того, кого мне нужно, — уклончиво ответил он.
Через несколько дней он купил за дорогую цену медведя и поставил клетку с ним у себя на дворе.
— Зачем это тебе? — спрашивали приятели.
— Может, царю подарю, благо он охотник до медвежьей травли, а то себе оставим, позабавимся.
Кормить он стал зверя исключительно мясом, потом вдруг прекратил давать корм совсем дня три, затем опять покормил день и снова выдержал голодным.
Так он довел медведя до того, что у голодного зверя глаза кровью наливались, едва он замечал вблизи себя живое существо — человека или животное — безразлично.
Видя это, Стефан
— Потешу я вас, приятели, если вы мне поможете, — сказал он однажды за приятельской пирушкой.
— Рады помочь. Что такое?
— Есть москаль один силы непомерной… Так вот, хотелось бы посмотреть, как он с медведем сладит.
— Мы-то при чем?
— Да дело в том, что москаль этот по доброй воле нас не пойдет потешать. Надо бы его силком затащить. Человек десяток надо — меньше с ним не сладят.
— Это можно. А не влетит за такую потеху?
— Ну вот! Нам, ляхам, да влетит! Кажется, мы не в Варшаве, а в Москве при царе Димитрии.
— Что ж, ладно. Поможем, — ответили приятели.
Несколько дней спустя «москаль» уже был пойман и лежал, скрученный веревками, посредине двора Стефана. Этот «москаль» был Никита-Медведь, пришедший вместе с войском Лжецаря в Москву и разысканный Стефаном.
Никиту схватили вечером, и он целую ночь пролежал на дворе. Он никак не мог сообразить, куда он попал. На него напали врасплох, пользуясь темнотой, скрутили, притащили сюда и бросили. Он пытался развязать или разорвать свои узы, но ни того ни другого не мог сделать.
Только что взошло солнце, когда его развязали. Перед тем он подумывал, что, когда его развяжут, он задаст обидчикам хорошего гону, но его обезоружил ласковый голос развязывавшего — кто это был, он не видел, потому что лежал лицом к земле:
— Ошибкой тебя схватили… Уж ты не сердись… Я тебя сейчас развяжу…
Веревки были перерезаны. Когда пленник поднялся с земли, развязавший уже успел уйти.
Никита осмотрелся, он находился посреди небольшого двора, окруженного крепким частоколом; направо находилось нечто похожее на клетку, и в ней кто-то копошился. Из-за частокола выглядывали головы, и среди них он увидал одну знакомую. Он напряг память, желая вспомнить, кто это был, и скоро узнал слугу «бешеного» пана.
«Какую-нибудь пакость против меня задумал устроить, вражий сын», — подумал Никита.
Дверь клетки приподнялась с помощью веревки, и что-то неуклюжее, косматое выпрыгнуло оттуда в зарычало.
«Медведем затравить хочет», — мелькнуло в голове силача.
— Посмотрим, так ли справишься с ним, как с моим господином? Ну-ка, схватись! — насмешливо крикнул с частокола Стефан.
— Авось они с медведем понюхаются да и драться не станут: москаль ведь медведю свой брат! — пошутил кто-то из ляхов.
Никита не отвечал на насмешки. Он поспешно снял с себя кафтан и обернул им левую руку до локтя, оставив свободными только пальцы, и стал спокойно ждать.