Лжедмитрий II
Шрифт:
В съержей избе Иван Исаевич собрал начальных людей, говорил, хмурясь:
— Не одержали мы седни победы от измены дворянской. Нам бы ранее предугадать, что затаил Пашков, а мы недоглядели. — Покачал головой. — Я о чем думаю, други-товарищи, теперь, когда Истома к Шуйскому переметнулся, нам от Москвы отойти надо и снова готовиться.
Тихо в съезжей избе, слушают атаманы и есаулы своего воеводу, не перебивают.
— В Коломенском нам засиживаться не следует, пробиваться будем, покуда силы есть. Завтра изготовимся и в ночь ударим. Пушки на коней навьючим, зелье огневое и съестное
День начался тихий, морозный. Загрохотали царские пушки. Ядра прошивали лед, разбивали возы с обмерзшим сеном. Им отвечали пушки болотниковцев. Пошли на приступ стрелецкие приказы. Их встретили стрелами и огнем пищалей. Откатились стрельцы, затих бой.
К обеду загудели трубы, тронулись стрелецкие приказы, а с ними бояре с детьми боярскими.
— Гляди, мужики, дети боярские от Москвы-реки напирают! — зашумели коломенские.
Появился Болотников, крикнул:
— Подтаскивай пушки, в картечь их! Пали зельем, отражай приступ!
И снова отступило царское войско. Быстро сгущались зимние сумерки. Надев шубу и шапку, Иван Исаевич с Андрейкой вышли из избы. Крестьянские полки изготовились к прорыву.
К Болотникову подошли атаманы и есаулы.
— Раздвигай возы, начнем. Наперед пустим пищальников, а следом казаки Межакова проход расчистят, войско пропустят. Ты, Акинфиев, в заслон станешь. Не возрадуются наши враги, настанет час, потрясем московских бояр…
Смяв дозоры, навалились болотниковцы нежданно на спящий стрелецкий лагерь, навязали ночной бой. Загрохотали пищали, с гиканьем и свистом вынеслись казаки, в непроглядной темени кололи и рубили, не разбираясь, кто свой, кто чужой. Двинулось в проход мужицкое войско, пешие, огневой наряд, санный обоз. Уводил Болотников свои полки по серпуховской дороге.
Послы великого князя московского, государя всея Руси Василия Шуйского важно вступили в дворцовые покои короля Сигизмунда. Впереди дары несли богатые, чуть поотстав, дьяк Андрей шествовал, а за ним вышагивал петухом князь Волконский.
Григорий Константинович в расшитом длиннополом кафтане, ворот раструбом, в высокой боярской шапке соболиной и остроносых сапогах из мягкой кожи. Князь задирал голову так, что седая бороденка выпирала клинышком.
По коридорам дворца русское посольство сопровождал королевский маршалок. Дьяк обернулся, шепнул:
— Канцлер-то в отъезде, Григорий Константинович, к чему бы звать нас?
— Погодь, Ондрей, сейчас прознаем.
Сигизмунд встретил их стоя. За его спиной толпились придворные. Волконский и дьяк отвесили поклоны. Григорий Константинович сказал:
— От государя всея Руси, великого князя московского Василия Ивановича, ваше величество, королю Речи Посполитой.
— Во здраве ли великий князь?
Дождавшись ответа, снова спросил:
— Имеют ли послы какие известия из Москвы?
В словах короля Волконский уловил коварство, ответил с достоинством:
—
Сигизмунд поморщился, а придворные зашептались.
— Известно ли послам, что полки царя Димитрия самой Москве грозят?
— У нас един царь — Василий Иванович Шуйский, — надменно ответил Волконский. — А те, о ком вы, ваше величество, упомянули, воры и разбойники.
Король поморщился.
— Царя Дмитрия признают русские бояре, князья Каховской и Телятевский.
— Те князья зло умыслили. А поджигает их стольник Михайло Молчанов, и тебе, ваше величество, о том хорошо ведомо. Потому и говорим, выдай Михайлу на суд царский.
Сигизмунд крутнул ус.
— В Речи Посполитой шляхтичи вольны, а Молчанов гость пани Мнишек. Не ответят ли послы московские, когда даст царь Василий свободу воеводе Юрию Мнишеку, царице Марине и князю Вишневецкому, каких московиты держат у себя?
— В России царицы Марины николи не водилось, но ежели король имеет в виду дочь сандомирского воеводы, то она не царя жена, а самозванца Гришки Отрепьева. Государь Василий Иванович наказывал, мы ни воеводу, ни дочь его и иных шляхтичей не задерживаем, только пусть король наших недругов не привечает. Негоже Речи Посполитой врагам московским убежище давать.
Загомонили вельможи. Нагло ведет себя посол, отвечает дерзко. Однако Сигизмунд сдержался.
— Знают ли послы, что объявился в Московии царевич Петр Федорович?
— То самозванец, ваше величество. Илейко-казак, коему уготована участь Гришки Отрепьева.
— Бояре над послами нашими Олесницким и Госевским глумились, бесчестили.
— Но Олесницкого и Госевского, ваше величество, посылали к самозванцу, а не к царю Василию Ивановичу Шуйскому.
— На Москве самозванцев множество, и нам трудно разобраться, кто царь истинный. Когда у вас прекратится смута, тогда и ждем послов от великого князя московского…
Через неделю князь Волконский и дьяк Андрей Иванов покинули Варшаву. Проездом через Слоним повстречали канцлера Льва Сапегу. От его людей узнали послы о поражении болотниковцев под Москвой.
Посольский поезд добирался в Москву через Минск и Оршу. Границу Речи Посполитой пересекли верстах в тридцати от Смоленска. Дьяк Иванов вздохнул облегченно, перекрестился:
— Слава те, Господи, дома.
Волконский его пыл осадил:
— Дома в Москве скажешь, дьяк Ондрей. Лихих людей пооберечься бы. Вона леса шумят.
— Брать-то у нас нечего, князь Григорий Константинович, король и ляхи ровно белок ободрали.
— Из возка высадят, шубы снимут, замерзай, никому не нужен.
— На лихих людишек к нам стрельцы приставлены, стража.
— Какая там нонче стража, коли разбойники вона целое царское войско побивают…
Давно и не раз князь с дьяком переговорили, как посольство правили и о чем им царю сказывать. Хвалиться особливо было нечем, одно ясно — спят ляхи и видят себя в Москве.
Король Сигизмунд выдать Молчанова отказался и готов впредь укрывать злоумышленников, даже вора Илейку Горчакова при них, послах, назвал царевичем Петром, чем государя Василия Ивановича Шуйского честь порушил.