Лжедьявол
Шрифт:
Что есть Дьявол? Не в своей первоначальной задумке, которая, как ни парадоксально, была кристально чиста, а в том виде, в котором сидит передо мной сейчас, регулярно являющийся в мир людей, окружённый ими в аду, вынужденный с ними говорить, слушать их, хранить что-то из ими сказанного… Есть ли на самом деле Дьявол? Теперь это просто скопление всех человеческих пороков, отражение всей грязи и гнили, которая только может быть в человеке. Может, потому он мне не отвечает, что своего ответа у него нет? Может, он в силах дать мне только чей-нибудь чужой?
А может быть, и скорее всего, я не права. Мне восемнадцать, я всё ещё склонна романтизировать антагонистов
Солнце клонится к закату и светит красно-оранжевым. За спиной Дьявола танцует курица. Ненастоящая, конечно, а человек в ростовом костюме, да и не прямо за спиной, а через дорогу, но окно, сквозь которое мне видна курица, находится у Лукавого за спиной. «И при чём тут курица?»– думаю я. Курица не предпринимает никаких действий, чтобы ответить мне.
– Полагаю, – говорит Дьявол, отворачиваясь от меня, – вы всё-таки читали, и значит, знаете, что на балу мне нужна королева. Я предлагаю эту роль вам, Алиса Евгеньевна.
– Но я же не королевских кровей, – протестую я. – Да и не Маргарита.
О самом главном, о том, что идти я ни на какой бал не хочу, и нет у Сатаны ничего, что он мог бы мне за этот визит предложить, я почему-то не говорю. Это самая удивительная черта многих людей: концентрироваться на мелочах, цепляться за них. Кто-то однажды сказал им, что Дьявол кроется в деталях, и теперь люди только на них и смотрят, чтобы не пропустить его пришествие. Они ищут пуделей на пуговицах собеседника, с осторожностью продают масло женщинам, носящим имя Анна, и вслушиваются в эфиры новостей, боясь услышать страшное и неведомое слово «примус» – но разве хоть что-нибудь из этого имеет значение?
Я осматриваю вагон, чтобы пересчитать испуганные лица осознавших, что вместе с ними решил прокатиться сам Дьявол, и не нахожу ни одного. До того они увлечены деталями.
– В давние времена, – задумчиво замечает Дьявол, – короли и принцы сношались с кем ни попадя, и бастардов у них было больше, чем блох в парике у фрейлины – я как-то раз взял себе труд посчитать – и бастарды плодились, и их дети плодились, и извольте – теперь, куда ни плюнь, всюду королевская кровь! Расскажи ей – умрёт от гордости за то, что оказалась потомком изнасилованной служанки. Ведь туда же, королевских кровей…
– А имя?
– А имя – это всего лишь слово: вы называете меня Дьяволом и Сатаной, Люцифером, Искусителем и Лукавым, демоном и чёртом – и это только на русском языке. Для кого-то я Тойфель, для кого-то – Шайтан. До того, как вы, люди, выдумали себе дьявола, который был бы ответственен за все ваши грехи, я носил множество других имён, а до них – другое множество имён. Эти слова не определяют ни меня, ни кого угодно ещё. Я могу называть вас Маргаритой, если это поможет вам согласиться.
– Едва ли, – признаюсь я.
Дьявол молчит. Может, обдумывает, как бы соблазнить меня, чтобы я явилась на бал, может, понимает, что лаконичный разговор наш близится к завершению.
Здания на этой улице красивые, старые, украшенные лепниной, с кованными перилами балконов. Даже немного жаль, что мы проезжаем мимо слишком быстро, чтобы успеть их рассмотреть: не так много в городе, а может, и в мире мест, которыми действительно можно любоваться. По окну шлёпают липовые ветки, листья на них
– Площадь октября, – объявляет солнечный женский голос.
Я встаю и пристально смотрю на неподвижного Дьявола: ведь не собирается же он удерживать меня в этом трамвае до самой конечной? А что, если его свита захватила управление и даже депо? Куда они тогда меня утащат? Зачем я вообще ему понадобилась? Раз не надо ни Маргариту, ни королеву, пусть ищет кого-то другого.
Без особой надежды спрашиваю:
– Позволите? Моя остановка.
– Извольте, – соглашается Дьявол, поднимаясь и делая приглашающий жест к выходу. – Но господина Второе Знамение я попрошу вас оставить.
Не сразу понимаю, о чём он, но кот сам спрыгивает с моих рук и садиться на место, с которого я только что встала. Чудеса! Второе Знамение. Вторюшка… Вспоминая, как кота называла хозяйка, прыскаю со смеху. Дьявол на эту мою перемену в настроении никак не реагирует.
– Берегите себя, Алиса Евгеньевна, – говорит он мне на прощание, и я выхожу.
На небольшом зелёном пятачке у основания бронзового крестьянина сгрудились подростки. Они передают по кругу бутылку с водой, ощупывают свои пузатые рюкзаки и громко над чем-то смеются. Когда-то и я была такой же и сидела на подсыхающей траве. Они не узнают меня. Я сажусь на скамеечку. Мимо меня от фонаря к фонарю слоняется девушка: она тоже кого-то ждёт.
Кота не видно. Не потому, что он ждёт меня где-то на аллейке или на остановке, или у перехода. Нет, он просто всё время опаздывает. Он ревнив, обидчив и подолгу собирается – порой мне кажется, что девушка в нашей паре не я… Мне остаётся только ждать, и я жду.
***
Пентхаус в гостинице «Окраинная» уже неделю, как арендован Николаем Щапоньевым, художником-импрессионистом, в некоторых кругах весьма известным. Он входит в ассоциацию художников России и должен в течение всего сентября демонстрировать свои работы в выставочном зале Союза художников, однако сам Щапоньев так и не соизволил явиться, чтобы раздать автографы и интервью, и на звонки по сей день не отвечает. Дело в том, что несчастный телефон Щапоньева ещё во вторник был вдребезги расколочен настольной лампой: он ужасно раздражал нынешних обитателей пентхауса.
Местонахождение Щапоньева же остаётся загадкой, хоте некоторые утверждают, будто воочию видели художника в Ялте в тот самый вторник. Он был совершенно растерян и не имел средств к существованию.
Номер же, арендованный им, являет собой зрелище жуткое: в коридоре над крохотной спиртовкой закипает в ковше зловонная жёлто-белая субстанция, молодая огненноволосая ведьма помешивает её деревянной ложечкой, ручка ковша раскаляется и обжигает ведьме руку, девушка морщится, но терпит; ещё одна ведьма, тоже огненноволосая, но старая, в одной только юбке, с грудями, волочащимися по полу, настежь распахивает окно и блюёт из него на лысину прохожего: терпеть запах варева молодой ей невмоготу; в ванной шумит вода: под душем распласталась посиневшая и разбухшая нагая девушка, волосы её стелются по полу, в них запутались водоросли и тина, и бьётся, умирая, одинокий карась; в маленькой спальне к стене прислонён лакированный дубовый гроб, двое чёрных козлят с человеческими руками и разбухшими, вываливающимися из пастей языками заколачивают в него гвозди: у одного в руке жестяное ведро из-под шампанского – бутылка и лёд равномерно рассыпаны по коридору – у другого – настольная лампа, та самая, которой расколотили телефон Щапоньева, из гроба в ответ козлятам тоже колотят; большая спальня пустует: заходить в неё никто не решается.