М. С.
Шрифт:
— А что мне до этой веры? Я уже давно пресытился поклонением своей персоне.
— Ты предатель. Это я тебе так говорю. Хорошенько это запомни. Я ведь могу и не умереть в ближайшие несколько дней.
— Можешь. Не спорю. Кстати, ты в курсе, кто командовал частями, прорвавшимися к аэродрому и сорвавший вам эвакуации?
— Мне плевать.
— Некто полковник Ягрон. Ярн Ягрон. Слыхала про такого?
Она грохнула кулаком по столу. Задыхается от бессильной ярости.
— Вы-ы-ы-ы-родок. Такое же дерьмо, как и отец.
Отец Ярна пропустил 'комплимент' мимо
Пусть мать Ярна себя сначала в порядок приведёт. Пусть нормальный врач, а не санитар раны обработает. Выспаться ей тоже не помешает. Поесть нормально. Как ей, так и всем пришедшим с ней. Потом ещё поговорим. Когда в себя придёт. Хотя вряд ли она ласковей станет.
Бестия может думать о нем что хочет. И считать его каким угодно подлецом. На это право, есть немалые основания. Только вот зря демократы надеются получить от него голову Кэрдин на блюдечке. Никого из пришедших с ней не получат. Не получат, и тех, кто позже придёт. В городе ещё стреляют.
Не очень-то изменилась внешность с тех далёких времён, когда ещё не появилась Бестия. И была молода Кэрдин Ягр.
Саргон всё помнит. И ничего не забывает.
Торг императора с новой властью затянулся. Они хотели получить признание своей власти и осуждение путчистов. Заодно, естественно требовали выдачи всех, укрывшихся на территории его государства. А Саргон не долго думая, сослался на конвенцию о правах военнопленных, согласно которой интернированные могут быть переданы другому государству до заключения мирного договора только по их просьбе. К тому же, передача интернированных одной из воющих сторон прямо противоречит 'Конвенции' . А лично он, движимый соображениями человеколюбия, не намерен отпускать никого из интернированных до тех пор, пока не будет возможности их безопасного возвращения на родину. Среди интернированных имеются лица обвиняемые в воинских и уголовных преступлениях — гневно возразили ему. Слово императора- закон ответил он. Исключений не будет ни для кого.
Только Бестия не испытывала никаких иллюзий относительно мотивов его поступков. Но и благодарна императору она тоже вовсе не была. Старая память старой памятью, а долг долгом. И предательство всё равно остается предательством, из каких бы мотивов не совершалось…
Пусть Саргон Кэрдин и не предавал никогда.
Он предал намного более значительные вещи, чем какие-то старые чувства. Сложно оценить его роль в разрушении великой империи. Но роль эта на 200% негативна. По крайней мере, так считает она — Бестия Кэрдин.
Чернота. Тьма. И разноцветные круги пред глазами. В ушах какой-то непрекращающийся шум. То ли шум моря, то ли голос толпы. Голова раскалывается. Не продохнуть. Что с ней? Где она? Чуть шевельнулась. Боль ударила по всему телу. Обожгло холодом.
На этот раз смогла понять — лежит спиной на битых кирпичах, почти до пояса в воде. Воздух насыщен испарениями. Дышать тяжело. В лёгкие словно битого стекла насыпали. Или это с того раза, когда под химические мины попали, а противогаз поздно надела. При каждом вздохе по лёгким изнутри словно наждаком проводят. От боли из глаз текут слёзы. Старается
Воздух отравлен продуктами человеческой жизнедеятельности. Теми самыми, из которых и состоит большинство людей.
Мерзкая, зловонная жижа человеческого общества. Сколько в ней захлебнулось, и сколько ещё потонет! Общество ненавидит выделяющихся. И чем ярче фигура, тем она отвратительнее. Как же ненавидят скоты любое проявление чего-то высокого! Любой плевок в свинскую рожу. Напоминание о твоей скотской сущности. А мы это напоминание в грязь, в хлам. И ногами чтоб не встала.
И иных и вправду затаптывают.
Иных. Но не её.
Она выберется.
Даже отсюда.
Тем более, тут только дерьмо скотов. И даже нет их самих.
Мысли о конце… Значит вот каким он будет — задохнуться от вони или быть сожранной крысами в канализационном коллекторе. Финал! Путч подавлен, М. С. пропала без вести.
Но она ещё жива. Знает, что если и ранена, то не тяжело. Но не пошевелиться. Крови потеряла вроде не много. Но очень холодно
Пришла в себя. Сколько прошло времени? Всего наверное, сутки, пошли вторые. Крыс пока нет. Но вроде поднялась вода. Значит, есть ещё и перспектива захлебнуться. Что же с ней? Ноги, руки, чувствует, но шевельнуть ими не может. С места не сдвинуться никакими силами.
Снова очнулась. Тьма не проходит. Шум в ушах. Сквозь него — голоса.
— У стены.
— Где?
— Там.
Вроде вода плещется. Не пошевелить ни рукой, ни ногой. Боль постоянна. Голоса приближаются. Темень не рассеивается.
— Черный. Баба.
Ломающийся голос великовозрастной шпаны.
— Живая? Глянь.
Этот намного старше, судя по голосу — дядька лет сорока. Мобилизованный, наверное… Хотя какая теперь разница?
Кто-то стоит над ней. Странно пыхтит, шаря по карманам. Ничего не видно. Тьма стоит по-прежнему.
— Вроде. Добить.
Тишина. Рук не чувствуешь. Неужели конец? Быть пристрелянной каким-то недоноском?
— Подойди-ка сюда
Шаги. Звук удара. И падения. Полный недоумения и какого-то скулежа голос.
— За что?
— За то, что дурак. Тащи носилки.
Ворочают. Как куль взваливают. Куда-то тащат. Долго. Хлюпанье и приглушенная ругань. Трубы тянуться на многие километры. Она помнит. Почему тащат? Почему не добивают? Или же… Догадались. Тогда. Что тогда?
Язык ещё ворочается во рту. Нащупала ампулу с ядом. Сейчас? Или ещё немного? Смерти боишься? Да, боюсь. Но она неизбежна. Я давно уже к ней готова. Только пришёл ли мой час? Или ещё нет? И почему не проходит темень?
Снова кто-то берется за подбородок, поворачивает голову. Переполненный сочувствием вздох (и не поймешь, настоящим или как!)
— Да… Слышь, Чёрная, говорить-то хоть можешь?
Язык шевельнулся во рту. Она и сама не знает.
— Да.
— Крепко же тебя приложило!
''Какого тебе надо? Хочешь поиздеваться перед тем, как добить?
— Эй, Чёрная, а муж-то твой чего тебя сюда отпустил? Не бабье же это дело.
Чёрная. Значит, пока всё-таки безымянная Чёрная.
— Убит он.