Мачеха (сборник)
Шрифт:
И в то же время в чем-то она очень изменилась. Обидчивость? Нет, не то слово. Какая-то особенная ранимость. Раньше она, по-моему, не умела или воли себе не давала при нас плакать. Наоборот, чем бывало труднее, тем она крепче держится, да еще нас всех подбадривает… А теперь… запоздает отец с работы или приболеет кто в семье, начинает метаться, места себе не находит… из-за каждой ерунды тревожится, переживает… Из-за какого-нибудь неловкого нашего слова или дурацкой шутки, раньше сама бы посмеялась, а теперь уйдет к себе и… плачет. Выходит, что-то она все же уже утратила… И еще такая черта, совершенно раньше не свойственная ее характеру. Она всегда была добрая, а нежностей телячьих не любила. Это, между
Иногда зайдешь к бабушке, лежит совсем больная. Глаза тусклые, движения вялые, посидишь с ней, без всяких там нежностей, ну просто посидишь, чайку горячего подашь, хохму какую-нибудь институтскую посмешнее расскажешь, и, понимаете, она прямо на глазах начинает оживать. Честное пионерское, вроде психотерапии… Получил я стипендию, и, просто случайно, подвернулась мне в магазине электрическая грелка… для стариков, надо сказать, прямо незаменимая штука. Четыре рубля… ерунда, конечно, а она словно драгоценность какую ее в руки берет. И всем потихонечку докладывает: «Алеша подарил!» И сияет, как маленькая…
— Это точно… Я помню, батя с работы приходит, подсядет к бабушке, она совсем уже ветхая тогда была, вытащит из кармана пряник или конфетку, время тогда еще трудное было: «Санька, — кричит, — тащи бабане чаю…» Это чтобы заставить ее при себе тот пряник съесть, а то она спрячет его под подушку, а потом незаметно сунет мне или Маньке, сестренке моей младшей… Да, братцы… совсем ведь и немного надо, чтобы старика обрадовать, а вот — не доходит как-то… не получается.
— У твоего бати доходило и получалось… а вот у меня брат есть, не родной, а так… троюродный, что ли, через улицу плетень. Замечательный человек. Нет, никакой иронии. Настоящий интеллигент, чуткий, отзывчивый, справедливый. В коллективе — авторитет. Уважение вполне заслуженное. Вовка, сын четырнадцати лет, математик, шахматист, спортсмен, эрудиция, апломб — ну в общем типичное исчадье атомного века. Таньке четыре года, тоже здоровая, как поросенок, но как поедут на ней черти, закатит истерику часа на два, воет, как сирена, и ничем унять невозможно. Бабушке, матери Игоря, лет шестьдесят семь или восемь.
У нее тоже «характер испортился». И ворчит, и стонет, и с ребятами ссорится.
Особенно с Вовкой их мир не берет.
И вот странная получается картина. На работе с сотрудниками, с подчиненными, в самой напряженной ситуации, Игорю никогда не отказывает выдержка. Всегда тактичен, даже деликатен. Хватает у него терпения и для своих вундеркиндов, и для жены, а она у него, надо сказать, довольно вздорная баба.
А вот мать его почему-то раздражает. Единственный человек, с которым он может позволить себе сорваться, нагрубить, обидеть — это бабушка.
Я его как-то спросил: «Чего это вы так ребят распустили?» Так он мне целую лекцию прочитал о возрастных особенностях ребенка. И все так логично, научно обоснованно. Вова подросток — трудный переходный возраст; Танечке всего четыре годика, короче говоря, от них еще нельзя требовать… Вот я и подумал, почему он никогда не скажет: а от бабушки уже нельзя требовать.
Это же образованный человек. Если подходить к людям с возрастными мерками, то уж он-то должен понимать, что самый трудный, самый мучительным период — старение и старость. И второе, что именно семья должна воспитывать в ребятах хотя бы самое элементарное уважение к старости.
— Ну, дает наш философ! —
— Чего это тебя прорвало? — удивился Саша. — Я думал, ты давно дрыхнешь.
— Ну что ты! Как можно этакий патетический монолог проспать. Все вроде ничего. Сидит себе юноша, обдумывающий жизнь, и рассуждает — здраво, как говорится, на уровне, и вдруг рванет куда-то в сторону самых ветхозаветных догм: деток нужно любить, потому что они маленькие; старичков нужно уважать, потому что они старенькие! Я человека уважаю независимо от его возраста. Я его персонально уважаю, если он уважения заслуживает.
Ты нам еще о преемственности поколении лекцию прочитай. Об эстафете поколений, и те-де, и те-пе…. Уважение! Уважение заслужить нужно. У Федосеевых старухе семьдесят с гаком, с костыльком ходит. Пятьдесят лет учителем проработала, и сейчас то она в школе, то ребята к ней бегут. Молодые учителя всегда вокруг нее толкутся, попробуй такую не уважать, встретишь — и сам как-то невольно поклонишься… А у Шестернина теща бегает по всем этажам, совершенно чужим людям о родной дочери, о зяте всякие мерзости рассказывает. В завком бегала жаловаться, такую пакость им устроила — насилу расхлебали. Так что же, и эту прикажете уважать?
— Да не о том я! — уже устало отмахнулся Алексей. — Ну как ты не понимаешь? Я о нашем отношении к старости вообще…
— Какое может быть вообще?! Все идет именно от частности, от личности…
— Стоп! Стоп! Братцы-кролики. Давайте культурненько, без хая и лая. В чем я с Лехой абсолютно согласен… — Саша помолчал, поскреб пальцем подбородок. — Красивые словеса и песнопенья наши о счастливой старости не вполне, деликатно выражаясь, соответствуют реальной действительности. И никто, по-моему, всерьез над проблемой этой и не задумывается. А проблемка-то не шуточная… И каждый из нас без исключения в ней кровно заинтересован… Жизнь быстротечна, оглянуться не успеешь, как какой-нибудь… полноценный: «А ну, — скажет, — дедунчик, подайся в сторонку, не путайся под ногами».
А вот насчет преемственности поколений и всего такого прочего, здесь, Евген Степанович, зубоскальство-то вроде бы и ни к чему. Это у нас как бы условный рефлекс — если не нами придумано, значит — брехня, стариковская демагогия… А если всерьез? Давай возьмем для примера три последних поколения. Скажем так: дед мой, отец и я… или ты…
По самой примитивной схеме — картина-то получается впечатляющая. Дед отломал первую мировую войну; утер всему миру нос небывалой революцией; в гражданской войне отбился от всяческой «внешней и внутренней» сволочи; потом, подтянув пояс потуже, принялся разрушенное хозяйство в порядок приводить… Состарился, выбился из сил, но тут сыновья подросли… скажем, батя мой и твой. Приняли они от него все хозяйство, строительство завернули такое, что кости трещали; во второй мировой фашизму хребет сломали и опять же, пояс на последнюю дырку, чуть не полстраны заново застраивать пришлось… Нас-то, сопляков, не только поить-кормить нужно было. Им такое хозяйство оборудовать требовалось, чтобы нас и в космос заглянуть поманило, и на грешной нашей планете добрую жизнь наладить… Ты зубы не скаль, меня этим не проймешь.
Беда наша в том, что все эти понятия: преемственность, эстафета, ну и еще многое другое, подаются у нас как-то отвлеченно, абстрактно, вот и не связывается оно в моем сознании живой связью с практическими нашими делами. Взять иного старика…
Опыт у него, знание жизни… как бы я ни был образован, талантлив, ультрасовременен — в определенном разрезе, я перед ним щенок. И не вижу в этом ничего унижающего моего высокого достоинства…
— Хилый аргументик толкаешь, старик! — перебил Женя. — Таких престарелых гениев — раз, два и обчелся…