Мачехина дочка
Шрифт:
Но ты сама понимаешь, что у нас — только дом в деревне господина Рихарда. Все остальное достанется старшему сыну. Однако, мы были бы благодарны, если бы ты могла нам немного помочь. Ты ведь всегда была бабушкиной любимицей.
Мы, конечно, не бедствуем. С позволения бабушки продали кружева, которые она хранила для твоего приданого. Денег хватило на овцу, и еще осталось. Это очень хорошая овца, ее шерсть тонкая, нити получаются намного тоньше, лучше продаются и стоят дороже. Ты ведь помнишь, сколько вечеров мы вместе провели, ругая колючую шерсть? Мы надеемся, что получится вырастить новое стадо. И мы также надеемся, что твоя матушка пребывает в добром
Благословения тебе Творца!
Твоя кузина Хельге фон Хагедорн.»
Хельге? Замужем за увальнем Якобом? Она же всегда высмеивала его после воскресных служб, когда он пытался присоединиться к нашей компании. Хотя, а что ей еще оставалось? Якоб, по крайней мере, всего на год старше ее. Жаль, конечно, что у них только девочки. Если что-то случится с Якобом, что она будет с ними делать? Хорошо, что господин Рихард подарил сыну целый дом, и ей не придется возвращаться к тете Агнесс.
Но бабушка… Как же ей должно было быть плохо, если она оставила дом, где прожила всю жизнь. А как же тетки? Тетя Агнесс любила их не больше бабушки…. Впрочем, что бы не случилось, это их вина. Они же знали, что рано или поздно придется смириться с новой хозяйкой дома, могли бы не ссориться постоянно. Но как так могло случиться, что мама ни разу ни разу не рассказала мне о письмах? Не скажу, чтобы я так уж скучала по теткам и кузинам, но бабушка меня, по-своему, любила. И ближе нее у меня долгие годы никого не было.
Хельге очень деликатно намекнула, что не отказалась бы от небольшой помощи на содержание бабушки. Гордячка Хельге, вынужденная о чем-либо просить меня, кто бы мог подумать. Но раз уж она решилась написать мне, значит, не так у них все замечательно. Я полезла в шкатулку, где хранились мои сбережения. Папа-барон довольно щедро выдавал мне деньги «на булавки», хотя особой транжирой я никогда не была. Хельге права, я еще помню, как вьется колючая шерстяная нить из-под моих пальцев.
Так, что тут у нас. Хм, одна крупная серебряная монета и две мелких, и еще пять медных [1] монет. Это много или мало? Вот зачем было покупать на прошлой ярмарке эти ленты?! Можно подумать, у меня в косы нечего вплетать! А эта серебряная булавка с зеленым эмалевым листочком…. Зачем она мне? На тот момент она мне очень понравилась, но сейчас я не была уверена, что купить ее было такой уж хорошей идеей: слишком простовата для праздничных нарядов, слишком дорога для выхода к домашнему завтраку. Как же, все-таки, меняет отношение к деньгам их наличие.
1
Медяк — мелкая медная монета, шесть медяков — одна серебрушка
Надо уточнить у мамы, сколько денег она высылала обычно на мое содержание. Вряд ли бабушка кушает намного больше. К тому же, она, наверное, привезла с собой свою одежду. Не могла же тетка ее забрать, правда? Если окажется, что того, что у меня есть, не хватит, можно будет попросить у папы-барона в счет будущего содержания. В конце-концов, один-два месяца без карманных денег я прекрасно проживу. И так живу на всем готовом.
— Кати! — позвала я, — Спроси у секретаря госпожи баронессы, когда она может меня принять.
— Хорошо, госпожа Агата. Доложить сразу же?
— Если сразу примет, то сразу и доложишь. А если после обеда, то доложишь, когда я вернусь с прогулки.
Надо сказать, что мама в последнее время постоянно была занята. Она просто растворилась в своем муже и, буквально, боготворила его. Понимая, что она — не лучшая партия для барона, пусть и вдовца, мама все силы приложила для того, чтобы стать достойной своего супруга. И если я жалуюсь, что мне почти
Но к барону я ее не ревновала. Как я уже говорила, мы с отчимом прекрасно поладили. Тем более, я видела, что он действительно заботится о маме. И совсем не требует ни от нее того совершенства, которым она пытается быть, ни от меня той благодарности, о которой она мне постоянно напоминает.
Так у нас и получилось, что к маме на прием мне приходилось записываться через секретаря, а к папе-барону, как я вскоре стала его называть, можно было зайти, просто постучав в дверь кабинета. Вот к нему-то я собиралась зайти. Мне нужно было узнать, где я могу купить марки королевской магопочты — единственной почтовой службы, которой можно было пересылать деньги и ценности, — и сколько будет стоить пересылка моего письма. Марки зачаровывались магами так, что вскрыть послание мог только тот, кому оно предназначалось. Уж не знаю, как это у них получалось. Конечно, такие услуги имеют свою стоимость, но каждый раз ездить с кошельком из одной части страны в другую — еще более накладно. Это все я знала, естественно, но мне никогда не приходилось пересылать ценности, так что все мои знания оставались теорией.
Кати перехватила меня по дороге:
— Госпожа Агата, госпожа баронин примет Вас сейчас в детской комнате.
— Ну да, где же еще. После того, как у нас с Лили родились сестричка и братик, малыши, кажется, стали центром нашего дома. В детской постоянно можно было найти то маму, то барона, то еще кого-нибудь.
Лили всю эту суматоху благородно игнорировала, а я и сама охотно забегала понянчиться с маленькими. Очень уж потешные мины строила маленькая сестричка по поводу и без. Очень уж охотно слушала она старые бабушкины сказки, смешно округляя ротик и протяжно пропевая свое «О-о-о!» — в самые напряженные моменты.
Правда, с мамой в детской я старалась не сталкиваться, а то она очень полюбила нагружать меня дополнительными занятиями. Каждый раз, когда заставала меня там, она непременно добавляла к моему расписанию еще что-то ненужное. Вот скажите, к примеру, зачем мне плетение гобеленов? Понятно, что каждая благородная девица должна уметь рукодельничать. Но неужели вышивки, вязания и плетения кружева — мало? Но мама раз решила, то своего добьется, я же не Лили. А к папе-барону бежать бесполезно, как я уже говорила, в женское воспитание он не вмешивался, да и ссорить их с мамой мне не хотелось. Просто, порой появлялось чувство, что мама меня в детской видеть не хочет, вот и все.
Постучав, я зашла в детскую комнату. Мама сидела в кресле, держа на руках маленького Генриха. Элиза сидела на ковре возле нее и старательно складывала башню из цветных кубиков.
— Здравствуй, мама! Лиззи, душа моя, доброго утра!
— Агата! — Возмутилась мама — сколько раз я просила тебя вести себя прилично! Неужели это так трудно, вежливо обращаться к матери?! Тем более, при младших детях.
— Ма-а-а! Ну сколько можно? Во-первых, здесь все свои. А, во-вторых, папа-барон сам разрешил обращаться к нему на «ты», без лишних церемоний. Странно было бы при этом «выкать» тебе.