Мадам де Шамбле
Шрифт:
В первый раз, когда я был здесь, птица умолкла при моем появлении, но на этот раз она продолжала петь, как будто узнала свою приемную мать.
Эдмея остановилась в нескольких шагах от стены, возле которой рос тот самый куст, напротив пустыря, заросшего плакучими ивами и усеянного такими же барвинками, что украшали ее волосы и платье.
— Почему же, — спросил я графиню, — вы избрали кладбище для дома своего соловья?
— Это и мой дом тоже, — ответила г-жа де Шамбле со своей
— Я вас не понимаю.
— Вы не понимаете, что это место понравилось мне потому, что усадьба Шамбле находится в двухстах шагах отсюда, и церковь Нотр-Дам-де-ла-Кутюр — это наша церковь, а кладбище, соответственно, наше кладбище. Вы не понимаете, что, когда мне было грустно, я говорила: «Как хорошо, наверное, лежать у этой стены, под сенью этих ив и барвинков, похожих на звезды; как хорошо, должно быть, спать здесь вечным сном!» Вы не понимаете, что я купила тут участок и приказала подготовить на нем склеп, а затем на всякий случай поместила сюда соловья?
— О Эдмея! — вскричал я, сжимая руки графини. Госпожа де Шамбле не заметила, что я назвал ее по имени, и продолжала:
— Полно! Это просто меры предосторожности. С таким же успехом можно написать завещание либо исповедаться, но всякий священник или нотариус скажут вам: от этого не умирают.
— В любом случае, — сказал я, пытаясь улыбнуться, — ваш соловей вам изменил.
— Каким образом?
— Посмотрите, этот куст стоит на другом участке. Птица предпочла другую могилу — к счастью, не вашу.
— Да, — промолвила графиня, — соловей предпочел могилу бедной, красивой, милой и кроткой девушки. Ей очень не хотелось умирать в пятнадцать лет, но такой уж характер у смерти — эта злодейка неумолима. Мы положили Адель здесь в прошлом году. Она очень меня любила и, умирая на моих руках, обратилась ко мне с двумя просьбами; первая из них — похоронить ее как можно ближе к тому месту, где когда-нибудь похоронят меня… Вот почему мой соловей поет на ее могиле. Я одолжила его покойной, но однажды заберу у нее.
— О Господи! — воскликнул я. — Как вы можете предаваться столь грустным и мрачным мыслям?
Эдмея улыбнулась:
— Кто вам сказал, что эти мысли не радуют меня по-своему? К тому же этот друг мертвых знает, что он принадлежит не бедняжке Адели, а мне. Вы сейчас сами увидите.
Графиня отошла от меня и направилась к могильному камню, выступающему над землей.
Я хотел последовать за ней.
— Нет, — сказала Эдмея, — оставайтесь здесь, а то вы можете вспугнуть соловья.
Я остался на месте.
Графиня подошла к надгробию и прилегла на него, облокотившись на камень.
Соловей тотчас же покинул свой куст, перелетел на ветку ивы, расположенную
В тот же миг из-за облака показалась луна и озарила своим светом деревья, надгробие и распростертую на нем женщину.
Она лежала так неподвижно и казалась столь бледной, что я вздрогнул, бросился к ней и поднял ее, заключив в объятия.
— О, довольно! — воскликнул я. — Не будем больше искушать Бога!
Я повел Эдмею прочь от могилы, в сторону дороги. Птица, испугавшись меня, улетела.
— Пойдемте! Пойдемте! — сказал я. — Я не хочу, чтобы вы здесь задерживались.
Эдмея позвала Жозефину. Старушка стояла на коленях на безымянной могиле, где не было ни креста, ни кустика, ни плакучей ивы, ни соловья. И все же она отыскала это место в траве среди других могил.
Здесь покоился ее муж.
Она догнала нас у входа или, скорее, у выхода с кладбища, и мы продолжали свой путь к усадьбе.
— О чем же еще попросила вас Адель перед смертью? — вскоре спросил я графиню.
— Написать ей эпитафию.
— Тогда это те самые стихи, что я прочел на могиле; они остались в моей памяти — вернее, в моем сердце:
Пятнадцать лет всего ей минуло б весною, Но до весны она, увы, не дожила. Стань пухом ей, земля, и не дави собою, При жизни ведь Адель пушинкою была!
— Эти стихи, — перебила меня графиня, — плохо выражают то, что мне хотелось сказать, вот и все.
Теперь Вы понимаете, друг мой, какие бездны поэзии и печали таились в ее душе?
Мы снова умолкли и, не проронив ни слова, подошли к воротам усадьбы.
Я почувствовал, что пора откланяться.
— Сударыня, — сказал я, — прежде чем расстаться с вами — увы! Бог весть насколько, — я хочу вернуть вам одну вещь.
— Какую вещь? — удивилась графиня.
Я снял с шеи кольцо, которое она дала мне для сельских погорельцев, снял его с цепочки и протянул Эдмее.
— Вот это кольцо, — сказал я.
Графиня вздрогнула, и, если бы было светло, я, наверное, увидел бы, как она покраснела.
— Оно мне больше не принадлежит, — произнесла Эд-мея, — я отдала его вам.
— Да, — ответил я, — но мне неловко держать его у себя.
— Почему?
— Кольцо предназначалось не мне, а деревенским погорельцам.
— Но ведь вы возместили им стоимость кольца?
— Конечно, сударыня.
— В таком случае, вы исполнили мое пожелание. Кольцо все равно бы кто-нибудь купил, но вы опередили других. Я предпочитаю, чтобы оно находилось в руках друга, а не постороннего человека.
— Однако, сударыня, — возразил я, — как видите, кольцо находилось не в руках друга, а… у его сердца!