Мадам Дортея
Шрифт:
— А по-моему, я всегда помогала тебе, Алет, с самого первого дня, как ты появилась у нас, в доме покойного майора Экелёффа и моем… Все-таки, говорят, нас связывали родственные узы, хотя я и не знаю, правда ли это…
— Мой отец и майор были братья…
— Вполне допускаю. Мой деверь Юаким был весьма легкомысленный человек, но все-таки иногда ему приписывали подвиги, которых он не совершал. Тем не менее тебя приняли в нашем доме, он стал твоим, и ты жила с нами не только при жизни майора Экелёффа. Даже когда я овдовела во второй раз… Господь знает, как мне жилось с моими тремя детьми. Но я от тебя не отказалась, я делила с тобой все, что у меня было… Нет, нет, не прерывай меня… Все эти трудные годы я делила с тобой кусок хлеба.
— А разве я не трудилась в поте лица своего за тот хлеб и то платье, что ты давала мне, Элисабет?..
— Алет, дорогая, признайся, ты никогда не была особенно трудолюбива. Мне было бы куда больше пользы от здоровой и сильной служанки, чем от вздорной и нервной мамзели…
— Ты просто боялась меня, Элисабет! — Голос мадам Даббелстеен поднялся до крика. — Боялась, что я расскажу о твоих тайных делишках!
— Я тебя не боялась, Алет. Все эти безумные фантазии, которые ты сочинила о смерти… Давида… — Вильхельм почувствовал, что бабушка на мгновение запнулась, прежде чем произнесла имя дедушки. — Неужели ты думаешь, что тебе кто-нибудь поверил бы, тебя все знали как бедную безумную фантазерку. Распустить слухи ты, несомненно, могла — о смерти Экелёффа и так ходило много слухов, и я никогда не сомневалась, что часть из них исходила от тебя. Но я не собиралась призывать тебя к ответу. Сама знаешь, — в голосе мадам Элисабет послышалось странное торжество, — мне они не повредили. Я вышла замуж за Давида Фразера и предоставила людям болтать, что им угодно…
На мгновение в горнице воцарилось молчание. Потом кто-то начал всхлипывать, это была мадам Даббелстеен.
— Да-да… разумеется, я видела, что ты… Я понимала, какие надежды ты питала. Писец и мамзель, это было бы вполне естественно, не будь ты такой ленивой, непривлекательной, вспыльчивой, грубой, не помешайся ты на чтении романов, стихов и всякой чепухи… Бедная Алет, я при всем желании не могла бы причинить тебе тот вред, какой ты сама себе причинила. И когда ты, несмотря ни на что, пожелала остаться со мной и Давидом, я не позволила себе выставить тебя за дверь…
Мадам Даббелстеен все рыдала.
— А чего ты только не насочиняла, когда Давид умер! Я сочла это игрой воображения безумной женщины. И когда ты снова пришла ко мне и умоляла позволить тебе остаться со мной и детьми — она на самом деле очень любила вас, особенно тебя, Дортея, — я сжалилась над тобой, тебе некуда было идти, люди боялись тебя, несколько раз у тебя уже было помрачение рассудка…
Потом я вышла замуж за де Тейлеманна. Я сделала это, главным образом, ради вас, ради моих детей… Да, моя дорогая Дортея, я прекрасно знаю, вы считали, что я люблю вас недостаточно, но я заботилась главным образом о вашем будущем, хотела, чтобы вы росли не в стесненных условиях. Я была тогда еще молодая женщина… да, Тейлеманн был добрый человек, у него был большой дом, я не могла уделять вам достаточно времени. Но я думала, что могу положиться на Алет, что она будет заботиться хотя бы о тебе, Дортея… Ради твоего покойного отца. Она и заботилась. Но когда близкий друг Тейлеманна пастор Тюе овдовел, мы устроили Алет к нему экономкой. Я надеялась, что это приведет ее к браку с пастором и что ее чудачества пройдут, как только она попадет в супружескую постель… Нет, Алет, я никогда не причиняла тебе никакого зла. А узнав, что ты вышла замуж за капеллана из Му и родила сына, я от всего сердца порадовалась за тебя, хотя, признаюсь, у меня не было желания снова встречаться с тобой. Однако мы встретились… когда ты овдовела. Я сама посетила тебя, пригласила к себе и не раз протягивала руку помощи тебе и твоему сыну.
— Ты просто боялась меня! — крикнула мадам Даббелстеен со слезами в голосе. — Уж коли на то пошло, узнай обо всем твой ленсман, сидеть бы тебе не хозяйкой в его усадьбе, а узницей в тюрьме с решетками на окнах, где тебе и место, Элисабет Экелёфф!..
Бабушка
— Довольно, замолчи! — В голосе ее послышалась угроза. — Сейчас мы поговорим и об этом… Я сразу поняла по твоему безумному сыну, что ты вбила ему в голову свои старые фантазии… Ты, Алет, мастерица на выдумки! Со смерти Экелёффа, почитай, прошло пятьдесят лет, а ты все еще веришь, будто можешь повредить мне, если начнешь болтать Бог весть что… Ошибаешься, матушка! Но с меня хватит, Алет Свенсдаттер, больше я не желаю тебя видеть! Только сначала я должна узнать, что ты… или твой сын… успели наговорить Дортее и моим внукам?..
— Ничего! Ничего! — пропищала мадам Даббелстеен. — Но теперь наконец Дортея узнает, что собой представляет ее маменька…
В горнице опрокинулся стул. Вильхельм успел забиться в угол за камином, где были сложены дрова, до того, как дверь горницы распахнулась и мадам Даббелстеен начала пятиться задом наперед, пока не ударилась головой о косяк двери. Мадам Элисабет шаг за шагом теснила ее в залу, а она кричала, окончательно обезумев:
— Господь отомстит! Господь отомстит!.. Помнишь, что говорили об Экелёффе, когда Давид привез его домой на крестьянских санях?.. Говорили, будто он сам застрелился, потому что проиграл казенные деньги, а теперь то же самое говорят о твоем зяте! Кто знает, что случилось в тот вечер, когда мой дядя пал от пули у Энсрюдшёен?.. Об этом известно не больше, чем о том, что стало с мужем Дортеи. Говорили, будто это был нечаянный выстрел. Я знаю… Давид Фразер поклялся в этом на Библии… Это ты заставила Давида убить майора, когда поняла, что майор вам больше не верит. Другого стрелка, которого Давид видел среди камней на берегу, вообще ни о чем не спрашивали. И через пять месяцев ты вышла замуж за Давида…
— Помоги мне вывести ее отсюда, Дортея… — Но Вильхельм видел, что мать неподвижно стоит у двери в горницу.
— Я все время молчала. Но теперь мне больше не надо думать о будущем Аугустина, ты и его сумела отобрать у меня. Теперь я могу говорить все, что хочу! Ты шлюха, Элисабет, ты убийца, ты неверная жена…
— Говори, что хочешь, только убирайся из моего дома! — Тяжело дыша, мадам Элисабет, продолжала теснить кричавшую и сопротивлявшуюся мадам Даббелстеен к двери. — Дортея, открой хотя бы дверь! Что ты стоишь, словно тебя громом поразило…
Наконец мать шевельнулась. Она прошла через залу и распахнула дверь, за которой лил дождь. Вильхельму показалось, что она оторвала от косяка руку мадам Даббелстеен, она и впрямь помогла выставить эту безумную из залы.
Мать и дочь на мгновение остановились в дверях. Потом мадам Элисабет сказала:
— Ступай за ней, Дортея, проследи, чтобы она легла в постель. А то будет бегать тут и кричать…
Дортея что-то ответила, но Вильхельм не разобрал ее слов.
— Нет-нет, тогда я сама, — сказала бабушка.
Мадам Даббелстеен не унялась и за дверью, но как только мадам Элисабет вышла из дома, там послышался голос ленсмана — у дома начались какие-то переговоры…
Мадам Элисабет вернулась в темную гостиную. Она без конца вытирала лицо своим передником.
— Теперь о ней позаботится Хокон. Уж он-то приведет ее в чувство. Все знают, что у Алет бывают помрачения ума. Тебе лучше пойти к ней, но будь готова: она не пожалеет твоих ушей…
— Я не могу… Не могу больше видеть эту женщину! Вы должны это понять.
Мадам Элисабет помедлила:
— Неужели ты и в самом деле никогда не слышала этих старых… слухов?
— Нет, ни слова! — В голосе Дортеи звенело отчаяние.
— Мне жаль, что все это свалилось на тебя так неожиданно… Что Алет именно сегодня впала в свое помрачение, — сказала бабушка словно увядшим голосом.
Дортея закрыла лицо руками и заплакала.
— Ну, ну, дитя. Неужели ты не понимаешь, что это только фантазии безумной женщины.
— Все? — тихо спросила Дортея.
Мадам Элисабет немного подумала, потом сказала: