Мадам Марракеш
Шрифт:
– Спокойной ночи, Джереми. Сегодня мы провели чудесный день. Спасибо тебе.
Она вошла в комнату, закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной. Почему он так внезапно и странно себя повел? Оборвал меня почти на полуслове. Похоже на то, что он не захотел ничего знать о моей личной жизни, не захотел серьезного разговора. Но почему? Ведь все было так хорошо, казалось, мы так легко понимаем друг друга. Она медленно пересекла комнату и начала раздеваться.
Джереми в своей комнате присел на край кровати и бессмысленно уставился на противоположную стену. Итак, теперь все ясно. Это хорошо, что все ясно. Не буду, по крайней мере, выглядеть дураком. Его вдруг начал душить смех, странный смех, похожий на чих. Выглядеть дураком? Да я уже давно полный
Он медленно поднялся, снял пиджак и подошел к раковине. Долго изучал свое лицо в зеркале, затем осклабился.
– Стареешь, Блай, стареешь. Тяжело терять такую женщину. Не просто женщину, она могла быть хорошим другом. И не надо делать вид, что это тебя не потрясло до глубины души. Потому что это не так. И как мне сейчас с ней себя вести? Как заставить себя быть с ней и не желать ее, зная, что в этом прекрасном теле сидят мерзкие гомосексуальные гормоны.
Фальшивая улыбка исчезла с его лица. Он отвернулся от зеркала и устало вздохнул.
Всего полчаса назад я страдал от того, что память о Макси вклинивается между мной и моей любовью в Карлотте. Теперь Карлотта сама заняла место рядом с Макси.
А может быть, я просто мазохист? Влюбляюсь только в недоступных женщин. Да нет же. В Макси я влюбился задолго до того, как она вышла замуж. В Карлотту влюбился тоже еще до того, как выяснилась вся смехотворность и бессмысленность этой затеи.
Не лучше ли уехать отсюда ко всем чертям, и начать все сначала. Боже мой, я обречен все время куда-то бежать. Нет, это не выход.
Грустно вздохнув, он начал раздеваться.
Карлотта погасила свет и залезла под одеяло. Повернулась на бок и стала смотреть в темноту.
Я люблю его. Я люблю Джереми. Что я такого сделала, что теплота и понимание, возникшие между ними, вдруг разрушились так внезапно? Может быть, он подумал, что я из тех вдов, которые, не успев похоронить мужа, сразу начинают охоту за новым? Скорее всего, именно так. А впрочем, не знаю, не знаю…
Крупные слезы потекли по щекам прямо на подушку.
Если бы он только позволил мне рассказать все о Робби…
Глава шестнадцатая
Дайана посмотрела на часы. Уже почти семь, а от Иэна до сих пор никаких известий. Она закурила. Бросила спичку в пепельницу, где уже полно окурков. Начала зачем-то поправлять прическу. По подлокотнику кресла пальцы нервно отстукивали дробь.
Найджел в другом конце комнаты оторвал глаза от книги. Открыл было рот, собираясь что-то сказать, но передумал.
Бедная мама. Расстраивается из-за папочки, но не хочет, чтобы я об этом знал. Думает, что я не в курсе того, что творится в доме. Что папаша в очередном загуле. Отец Бертона тоже пьет. Мы часто в школе обсуждали с ним эту проблему. Старик Бертон, так тот просто сущий тиран в семье – как напьется, так бьет мать. Вообще, плохо дело. А главное, как в таких случаях защитить мать? Ведь женщины, особенно матери, они ведь очень странные. Им лучше, чтобы их били по животу, но чтоб все тихо, чтобы, не дай Бог, сыночек ничего не узнал. Они думают, что тем самым как-то оберегают нас от лишних стрессов. Но все же, я думаю, сейчас самое лучшее делать вид, что мне ничего не известно о папочкином пьянстве. Может быть, так она будет спокойнее. К такому выводу мы в конце концов пришли с Бертоном. Наши мамочки все не могут осознать, что их детки уже подросли и имеют глаза и уши.
Он отложил книгу.
– Мам, принести тебе чего-нибудь попить?
Она заставила себя улыбнуться.
– Да, милый… то есть нет, не стоит. Спасибо. Она посмотрела на часы.
– Уже так поздно.
Раскрыв книгу, она сделал вид, что читает. Нельзя показывать Найджелу, в каком я состоянии. Конечно, я сейчас чего-нибудь выпила, но надо быть начеку и делать вид, что все в порядке. Но, Боже мой, до чего же все это трудно. Она едва слышно вздохнула и опять забарабанила пальцами по креслу.
Что за участь, мучиться
– Милая Дайаночка, ты самая красивая, лучше тебя нет никого в мире. Как я тебя обожаю. Ты мое божество.
Любит и обожает. Обожествляет… Как бы не так. Обожествляет, но не настолько, чтобы прийти домой, когда обещал, или, по крайней мере, дать о себе знать, где он. В периоды запоев единственная его любовь – это бутылка. Но не смей ему ни в чем перечить. Он тут же от обожания переходит к не менее сильной ярости. Сколько раз он избивал меня так, что я не могла даже пошевелиться. Но, с другой стороны, уж лучше бы бил, чем те нескончаемые разговоры, которыми он мучает меня всю ночь напролет. Начинает говорить и не может остановиться. Говорит и говорит. И заставляет меня слушать. Тем для его разглагольствований не так уж много, и главная – это мои недостатки. Тут он может говорить бесконечно, повторяясь снова и снова, как заезженная пластинка. Боже, как это мучительно и скучно! Пару часов такой пытки и хочется биться головой о стенку. Я уже сейчас отчетливо слышу эту пьяную галиматью, которую он с завидной неутомимостью вновь и вновь повторяет. Порой мне кажется, что я схожу с ума. Но, если попытаться начать с ним разговаривать, как-то реагировать на его речи, то это все равно, что разговаривать с полным идиотом. Алкоголь до того одурманил его сознание, что он не способен воспринимать простейшие вещи. Но, не дай Бог, ему в чем-то возразить или сказать что-то не то, хотя бы одно слово. Тут можно ожидать чего угодно. Как от сумасшедшего. Вот, какой это ад.
Она отбросила книгу, забыв о присутствии Найджела, и устремила взгляд в стену напротив. Самое ужасное – это видеть в таком состоянии милого, приятного, в общем-то интеллигентного человека, которого любишь. Видеть, как он превращается фактически в животное, грубое опасное животное, с которым нельзя найти общий язык. Оно не слышит тебя, не понимает твоих слов. А если ты попробуешь помочь ему, оно будет тебя бить руками и ногами. Можно понять, посочувствовать тем несчастным, кто родился убогим. Но людей, которые сами, по собственной воле доводят себя до состояния убожества… Боже, зачем они это делают? Если бы они могли хоть раз увидеть и услышать себя со стороны… Конечно, когда они трезвеют, то мало что помнят о вчерашнем. Но Иэн и не хочет ничего помнить. Стоит только попытаться напомнить ему о его художествах, он тут же мрачнеет и начинает опять пить.
И все же, не смотря ни на что, я его люблю. Он может быть совсем другим – ласковым, внимательным, обаятельным. Нет, мне никто не нужен, только он.
Теперь вот на эту бедную маленькую Изобель свалилась такая ноша. С ней он, конечно, скандалить не станет, с посторонними он почему-то этого не допускает. Будет ужасно нудным и скучным, но хамить не будет. Кто бы мог подумать, что Изобель, эта серая мышка, окажется таким преданным другом. Слава Богу, Иэн – не бабник. Пьянство его я еще могу перенести – это все же болезнь, но измену – никогда. Да я даже не могу представить его с другой женщиной. Нет, никогда! Да и зачем забивать себе голову вещами, которые невозможны. Достаточно того, что вполне возможно.
Она оторвалась от своих грустных размышлений и посмотрела, чем занимается Найджел. Он склонился над книгой. Хорошо, что хоть он не знает правды о своем отце. Она снова посмотрела на часы и вздохнула. Чем позднее, тем в более мерзком состоянии он явится домой. Это уже проверено.
– Найджел, папа где-то задерживается. Почему бы тебе не пойти прогуляться. Зайдешь в снек-бар, чем-нибудь полакомишься, сходишь в кино. Говорят, в «Регенте» идет какой-то хороший французский фильм.
Он поднял голову и улыбнулся. Бедная мамочка! Хочет выпроводить меня до того, как па заявится домой и начнет бузить. Хочет, чтобы я погулял, пока папочка успокоится. Как лучше? Остаться дома и проследить, чтобы с ней ничего не случилось, или пойти гулять, поддерживая легенду о моем неведении?